Свидетельница

Он назвал меня по имени-отчеству.

— Не смогли вас найти. Ваша соседка составила на вас заявление.

Я нервно мерила ногами пространство коридора.

— Еще одно? Я же уже давала показания!

Егор Владимирович удивился:

— Давали?

— Да. Меня ночью забирали, в отделение увезли.

— Как звали дежурных?

Правый и левый.

— Не помню.

— А кто у вас показания принимал — тоже не помните?

— …нет.

— Так, — послышался шелест бумаги, — Похоже, мы потеряли эти документы.

— Потеряли?

— Вы сейчас в Новгороде?

— Как вы хорошо осведомлены…

— Да, вот так умеем. Будете числа до тридцатого?

— Двадцать восьмого.

— Давайте так. Вернетесь двадцать восьмого, а с утра двадцать девятого позвоните, и все уладим. Хорошей вам командировки.

Но не успела я вернуться к делам, как на телефоне высветилось «Мама». Я сбросила. Телефон ожил снова.

Чтоб вы понимали: мы с мамой не общаемся. Началось все на совместной сессии психолога, когда я сказала, что хочу общаться только в присутствии третьего лица: психолога или хотя бы ее лучшей подруги. Тогда мама в гневе вскочила, выкрикнула, что я ее больше не увижу, и не услышу, и буду ли я об этом горевать — навряд ли, прекрасно я без нее обойдусь. После этого я ее и видела, и слышала, и каждый разговор сводился к моей неблагодарности. В последние месяца мама повадилась звонить и в первую секунду сбрасывать, чтобы у меня отображался пропущенный. Чтобы ни в коем случае она не звонила мне первой, она слишком горда для этого. Когда я сообщила, что вижу, что телефон звонит секунду, мама стала заверять, что набрала мой номер случайно, говорить ей со мной не о чем, и вообще у нее все прекрасно.

А сейчас телефон звонил. И звонил повторно. Думая, что, возможно, ей сообщили о серьезном заболевании, может даже смертельном, я взяла трубку.

— Объясни, что происходит, — с трагическим придыханием начала мама без приветствия.

— Что происходит? Эм, ничего не происходит.

— Не ври мне! Как будто я не знаю! Что произошло?

— Мам, ты о чем?

— Почему мне звонят из полиции и говорят, что ты нападаешь на людей с электрошокером?

Меня тоже чертовски интересовало, а с чего это они решили позвонить моей маме. Я совершеннолетняя, школу давно окончила, несу ответственность за себя и свои поступки. Ради всего святого, зачем сюда совать и ее? Из тюремного заключения, клопов и денежных штрафов — это самое несмешное, что можно было придумать.

— Я… это долгая история.

Которую все равно пришлось опять пересказывать.

***

Из командировки я возвращалась на цыпочках. В разговоре с бабушкой упомянула, что уезжаю, и она видела мой чемодан. Но может, если я буду тихой, если буду очень-очень тихой, то они подумают, что меня нет еще несколько дней? Еще неделю? Скоро уже сентябрь, девочка вернется в школу, я вернусь на работу, и мы все не будем почти пересекаться.

В полицию я позвонила сразу же.

— Показания нашли, — оповестил Егор Владимирович, — Дело против вас заводить не будут.

— Спасибо.

— За что спасибо? — внезапно наскочил он. Таким тоном, словно все до этого было ловушкой, а вот тут я прокололась, и теперь у него железное доказательство, что именно я порешила тех семерых за последние трое суток.

— Вы звонили моей маме? Зачем? — в тон ему резко сменила я тему.

— Она — собственница квартиры, — просто ответил участковый, — Нам нужен был ваш номер.

Они потеряли и мой номер. Естественно.

— А почему это вы свою маму не уважаете? — вдруг спросил Егор Владимирович, и я от неожиданности закашлялась, — Не звоните ей и ни во что не ставите?

В его словах сквозила прямая цитата. Я зашлась нервным каркающим смехом.

— Вообще-то это было обоюдное решение — не общаться. На сессии у психолога.

— У психолога?

— В декабре прошлого года.

— Все ясно, — я не разобрала по его тону, «все ясно» — хорошо, или «все ясно» — плохо, — Что ж, хорошего вам дня, у меня дела, — и он отключился.

Сидя на диване, я смотрела на телефон. «Почему вы свою маму не уважаете?» Вообще-то я многое могла рассказать. Например, что разве бы во мне так отозвалась эта история с девочкой, если бы я сама не была на ее месте? Если бы не проходила через все это? Я могла бы перечислить, как меня душили, били головой о батарею и о ручку дверного шкафа, спиной — о застекленные картинные рамы. У меня было минимум два сотрясения. Мои вещи и комнату громили до основания, а одежду рвали. Выливали на голову йогурт и жидкости, били тяжелыми штепселями от утюга и от магнитофона. Я не оставалась внакладе и как-то раз отбилась дном бокала о мамин лоб, залив все кровью. Я могла рассказать, как однажды меня так приложили твердой подошвой тапка по рту, что губа напоролась на брекеты. Я силилась снять губу со штыря, чувствуя на языке горячий металлический привкус, и заливалась слезами — не выходило. И тогда я первый раз в жизни увидела, как папа, голый — он уже лег спать — выбегает из спальни, набрасывается на маму с кулаками, и бьет ее в темноте, повторяя:

— Что ты натворила? Ее теперь придется вести к стоматологу!