Свидетельница

— Я хочу поговорить с вами, — еще раз через нее говорю я бабушке, которая неподвижно на это взирает, — Ваша дочь жестоко обращается с вашей внучкой.

— Пойдем выйдем, — резко подскакивает с пола соседка, она выталкивает меня в коридор между квартирами, выходит сама и захлопывает дверь, отсекая окружающих. Мы остаемся вдвоем.

— Чего тебе надо, а? — наезжает она, — Ты что, самая крутая? Чего ты сюда притащилась? Своих детей нет, в чужую семью лезешь? Да я тебе…

И вот тут я понимаю, что сейчас сделаю. В полном, кристально ясном сознании, я достаю электрошокер, отключаю предохранитель, подхожу к ней, одной рукой хватаю за руку, другой приставляю шокер к животу и даю разряд. Недолгий. Секунда, две. Смотрю, как она слегка сгибается. Но шокер не действует так сильно, как я ожидала: ни обморока, ни шока нет, соседка смотрит на меня так же, как смотрит, только чуть снизу, рот приоткрылся, а в остальном ничего не меняется. Хорошо, что не пришлось испытывать на наемниках: долго бы я не прожила.

Видя, что особого эффекта нет, я отключаю игрушку. Что толку — пригрозила и пригрозила. Достаточно.

Она стоит на двух ногах, но чуть скрючившись. Придерживает рукой место ожога.

— Да ты чооокнууутааааая… — тянет.

Опять-таки — больше, чтобы задеть.

Мне хочется, чтобы она меня боялась. Чтобы не совалась снова. Поэтому я максимально ровно и спокойно отвечаю:

— Да.

Как и положено психопатке-сумасшедшей.

— Да я тебя из перцового баллончика оболью! — силится соседка.

Я, на полпути к своей квартире, оборачиваюсь и добавляю:

— У меня такой тоже есть.

С этим захожу к себе и запираю дверь.

Несколько минут я стою, не дыша. Прокручиваю в голове произошедшее. Прислушиваюсь. Тишина. Затем из-за стены доносится протяжный вопль и крик:

— Ссскотина!

Крик продолжается. Он тянется и тянется.

— Уауауауауауаааааааааааааа…

Наверное, сорвалась на девочку. Ну надо же на кого-то сорваться. Мое тело абсолютно неподвижно, оно меня не слушается. Я устала. Половина двенадцатого.

В дверь звонят. Беру и шокер, и баллончик. Гляжу в глазок. Но это бабушка.

Я открываю дверь.

— Вы меня впустите?

Помедлив, пропускаю ее в квартиру. Она заходит, как ни в чем не бывало. Я отставляю с коврика обувь, чтобы ей было больше места, спокойно разворачиваюсь к ней спиной. Через стену, через окно продолжается затяжное «уааа-аааааааа».

Оборачиваюсь к даме. Та непроницаемо спокойна.

— Так о чем вы хотели со мной поговорить?

Бабушку я вижу редко, даже умудрилась забыть про ее существование. Возможно, она не постоянно тут живет, а изредка приезжает. Я пожимаю плечами.

— Да я все уже сказала. Ваша дочь бьет вашу внучку. Орет на нее и унижает. Я вчера вызывала полицию.

— Простите, — перебивает меня бабушка, — А у вас есть дети?

Какой же слабый, предсказуемый ход! И какое глупое, ограниченное мышление. Сейчас я отвечу, что детей нет, потом мне предъявят, что как же я могу судить о материнстве, а я полночи буду доказывать, что необязательно иметь детей, чтобы прийти к тому, что поднимать руку и унижать ребенка — это преступление.

Я решаю сократить на пару часов эту дискуссию.

— Дети есть.

Бабушка даже слегка поперхнулась.

— …где? — она обводит взглядом пустую квартиру и чемодан посреди прохода.

— У матери. В другом месте, — невозмутимо парирую я.

— Но почему…?

— Это моя личная жизнь.

— Ну, допустим, — бормочет себе под нос дама и смотрит на меня по-новому. Мысль о том, что минимум дважды в жизни я раздвигала перед окружающими ноги, явно наделила меня какой-то сверхспособностью и вывела разговор на новый уровень. Пусть гипотетические дети и находятся где-то еще, а я с ними даже не живу.

— Ваша внучка вчера была вся в слезах, — начинаю по новой я, из окна аккомпанирует протяжный вой, — Как сейчас, слышите?

— Это не женина эмоция, — перебивает меня снова бабушка, — Это Кристина.

Пара секунд у меня уходит на понимание.

— Это сейчас Кристина кричит? Ваша дочь?

— Да. Женя обычно молчит.

Я представляю девочку, в молчании смотрящую на мать, что корчится в истерике, бьет по стенам тяжелыми предметами и воет уже дольше десяти минут без передышки.

— Вы хотите сказать, что ваша дочь кричит, срывается, а девочка на все это смотрит, терпит и молчит? Вы понимаете, что так не должно быть? Это называется взрослый ребенок эмоционально незрелого родителя…

— Вы психолог? — перебивают меня снова.

— Нет, — выдерживаю паузу и гляжу ей прямо в глаза, — Но я видела многое в жизни.

Она молчит. Верит.

— В любом случае, вчера именно ваша внучка была в слезах. Она вчера плакала. На нее кричали, ее ударили — из-за каких-то огурцов с помидорами! — она выскочила из комнаты с криками, что ненавидит. А потом весь день слушала на полной громкости Rammstein, потому что ей было плохо. И у меня к ней никаких претензий, — спешу дополнить я, — потому что в ее возрасте я сама была такой девочкой, которая по той же причине, на такой же громкости весь день слушала Evanescence. Я ее понимаю.

Бабушка смотрит на меня внимательнее. Я выдерживаю этот взгляд.

— Вашей внучке больно. Ваша дочь жестока с нею.

— У Кристины просто эмоция.