Свидетельство

В ответ звучит сначала детский, затем взрослый хор:

— Нынч! Нет немцев…

Яни, сын дворника, кричит:

— Смылись!

Серые, пристально глядящие глаза русских на миг задерживаются на бледных лицах тесно сбившихся в кучку людей, на мышино-серых личиках детей. Может быть, русские узнали свой хлеб в ручонках мальчишки?

— Нынч! — повторяют они и кивают. И шагают дальше. Размеренно и неотвратимо, как стрелки часов.

А люди стоят в воротах и смотрят им вслед. И словно дивятся про себя: только и всего?

Только и всего. И все же: будто ржавая, старая цепь речного крана срывается с вала лебедки и с грохотом катится в пучину воды — так утонул, канул без следа и навечно вчерашний мир. Словно на новом, чистом листе проступила каждая линия столь знакомой картины: мраморное небо вверху, изувеченные дома, покрытая руинами улица… Вчера все это называлось: осада, разруха, вражеская территория, чужой город, смертельная опасность. Но это было вчера. А сегодня все приобретает новое значение, новый смысл…

…Два человека шагали дальше, минуя дом за домом.

И там, где они проходили, в жизни людей, в истории города и народа открывалась новая страница, и на ней проступали слова:

«12 февраля 1945 года. Во имя Человека».

Часть вторая Светлые ветры

Дунай поднимался. На вздыбленной его спине лопался лед.

Узенький и низкий, воздвигнутый на армейских стальных понтонах мост в Будафоке изогнулся дугой под напором все прибывающей воды — но устоял. Стальные тросы, укрепленные на обоих берегах Дуная, натянулись как струны, но все-таки удерживали мост.

На носу понтонных лодок стояли саперы и баграми отпихивали наплывавшие льдины; когда же приближалась какая-нибудь громадина, они дробили ее на куски ручными гранатами. А по настилу моста лился нескончаемый поток вооруженных людей. Шли пехотинцы в меховых шапках и стеганых ватниках, громыхали повозки, рысили казаки в нарядных папахах, катились маленькие юркие автомобильчики с фыркающими, строптивыми моторами; вслед за ними, осторожно ощупывая гусеницами дробящиеся в щепу доски настила, ползли увальни танки, вытянув вперед хоботы орудийных стволов. И опять пехотинцы, обозные повозки, минометная батарея… повозки, тяжелые орудия на маленьких колесах, санитарные машины, тяжело навьюченные грузовики, с грохотом перекатывающиеся с понтона на понтон. И пехота, пехота, пехота — без конца.

На чепельском конце моста переправой командовала девушка-регулировщица с белым и красным флажками в руках. Неожиданно поток замер. Нужно было переждать, пока мост освободится, а затем с противоположного берега на этот пройдут несколько связных машин, за ними рысцой — человек пятьдесят вестовых, сержантов, офицеров, спешивших с поручениями. Замерший в ожидании людской поток пропустил их, сомкнулся и по единому знаку маленькой регулировщицы, словно вино из откупоренной бочки, снова хлынул в сторону Буды. Ездовые поносили пугливо приседавших коней, старые фронтовые приятели узнавали друг друга в толпе ожидающих переправы, перекликались через головы соседей и, протиснувшись, обнимались, целовались в губы. А те, кому надоело ожидать, заигрывали с девушкой, махавшей своими флажками: уж не задумала ли она оставить их тут подле себя на всю ночь. И снова выкрики, смех, веселая перебранка. А небо и пенистые волны Дуная сияли весной. И все вокруг дышало силой, молодостью, здоровьем.

Там, где толпа ожидающих уже редела, несколько особняком стояли двое мужчин. Они были молчаливы, серьезны и в сравнении с окружающими уже не молоды, — обоим перевалило за тридцать. Один из них держал за руль старенький, видавший виды велосипед. На нем была солдатская ушанка, ватник. Только шапка без звездочки, а ватник без погон. На шее, как у всех, — автомат с дисковым магазином. Высокий и худощавый, он на целую голову возвышался над толпой коренастых солдат-сибиряков. И был он, как и большинство из них, светловолосый, голубоглазый. Его товарищ стоял сзади, держась за раму велосипеда. Черное, сильно потертое пальто его резко выделялось на однообразном фоне военной одежды. Из-под козырька слегка сдвинутой на затылок кепки выглядывал заметно лысеющий лоб.

Спускавшиеся к переправе солдаты бросали любопытные взгляды и на штатского, и на его спутника в военном обмундировании, но без знаков отличия — что выглядело несколько странно. Может быть, партизаны?..