Свидетельство

Перед домом 27 на площади Кальмана Тисы сновали, как показалось Лайошу, русские солдаты. На самом деле это были не русские, а венгры, партизаны. Много толпилось тут и гражданских. Но знакомых лиц что-то не попадалось. Двое мужчин, покрикивая: «Эй, дорогу!» — везли на тачке гору макулатуры, тряпок, облетевшей штукатурки и просто мусора. Двое других, неуклюже пятились, волокли какое-то сооружение из планок, — вероятно, театральную декорацию. Паренек, тяжело отдуваясь, тащил под мышками большие свертки плакатов. Тут же у ворот его окружили, начали разбирать плакаты. Сечи наугад остановил незнакомого мужчину в макинтоше. Тот плечами пожал, — он не знал ни одного из названных Сечи товарищей и посоветовал пройти на второй этаж. В это время его окликнули двое ребят, по уши перемазанные краской, которую они разводили тут же, в большой бочке:

— Эй, Лайош, иди к нам! Работенка есть — и штукатуру и каменщику. Быстрее закончим…

На лестнице Сечи носом к носу столкнулся с электромонтером с улицы Капаш — Яношем Галиком. Они оглядели друг друга, крепко обнялись, Галик был в зимнем пальто, подпоясанном широким лакированным кожаным ремнем — как у полицейских офицеров. И на рукаве у него была трехцветная повязка с надписью на венгерском и русском языках: «Полиция».

— Значит, жив? Отыскался! Ну, пошли!

Галик потащил Сечи к себе в кабинет, выложил перед ним на стол кусок колбасы, хлеб, нож и велел подкрепиться.

Четыре дня проработал Сечи в Центральном Комитете.

На пятый день, придя в ЦК, он застал особенное оживление:

— Немцы в Буде капитулировали!

Сечи помчался к Галику. Тот подтвердил:

— Кое-где еще держатся, но твой район освобожден.

Сечи готов был немедленно отправиться в путь, но Галик удержал его:

— Погоди. Завтра, самое позднее — послезавтра, я тоже поеду туда, провезу и тебя.

Однако, увидев разочарование на лице Сечи, сжалился и пообещал:

— Ну, ладно, сегодня перейдет в Буду по чепельскому мосту Янчи Хаузер. Может быть, он захватит тебя с собой… Кстати, он теперь не Хаузер, а Хаснош… Надо привыкать!

(Хоть и говорят: «Не за то волка бьют, что сер», — но все же Хаузер, как и многие другие, сменил свою старинную немецкую фамилию уроженца Обуды на венгерскую и уже начал пользоваться ею в надежде, что когда-нибудь позднее министр внутренних дел санкционирует это.)

Наконец они вышли на мост и пустились бегом: здесь можно было только бежать. Доски настила дрожали и ходили ходуном. Из-за тонкой кисеи тумана вынырнули очертания крутолобого будафокского холма со странным, чем-то напоминающим русскую церковь, зданием на его вершине, а чуть ниже — дворцом фабрикантов шампанского Тёрлеи. На правом берегу Дуная два потока — тот, что катил с моста, и другой, с юга Венгрии, со стороны 3-го Украинского фронта, — сливались воедино и устремлялись, шумя и бурля, в сторону Буды. В этом потоке смешались танки и орудия, конные обозы и гвардейские минометы, машины с боеприпасами и «санитарки», роты пехотинцев и юркие штабные «виллисы», но каждый шел своим собственным маршрутом, выполняя свой приказ. В пробивающихся сквозь тучу лучах солнца синевой отливала вороненая сталь винтовок. Весело шалил прохладный, пропахший влагой ветерок, присвистывая среди густых, истекающих капелью сосулек под карнизами крыш.

Янош Хаузер-Хаснош посадил Сечи на раму велосипеда и сам прыгнул в седло. Однако от его звонков не было толку: в людском потоке, зажатом в узком коридоре улицы, велосипедисту трудно было прокладывать путь. Люди лились непрерывной рекой, заполняя и мостовую, и оба тротуара. Пришлось им сойти с велосипеда, перебраться на тротуар. Рядом с ними шагал какой-то калмык-ополченец, ведя за собой в поводу печального, зябнущего верблюда. Янош Хаузер разглядывал длинные и тонкие, вислые усы калмыка, узкий, косой разрез глаз, резко выступающие скулы и желтое, словно айва, лицо, смотрел, как он шагал и шагал со своим верблюдом в людской толчее, ничему не удивляясь, спокойно и просто. Яношу неудержимо захотелось с кем-нибудь дружески поделиться своим радостным настроением, и он, положив руку на плечо старому калмыку, спросил его по-русски: «Куда, товарищ?» На лице ополченца, пришедшего сюда за много тысяч километров, из далекой Азии, не дрогнул ни один мускул. Метнув на Яноша взгляд своих узеньких глаз, он ответил только:

— На Берлин.

1

Жители дома теснились под аркой ворот. Двое русских — лейтенант в кожанке и сержант — шли по улице, внимательно оглядывая изрытые траншеями сады, бело-черную керамику рухнувшего балкона в вилле на проспекте Ловаш, зияющие пустотой глазницы окон. На вершине горы, в Крепости, иногда раздавалась одинокая автоматная очередь, или с запада, откуда-то из-за Хювёшвёльди, долетало глухое буханье мин. Но это было не в счет. В Буде стояла непривычная, удивительно глубокая тишина — какой не было здесь уже много недель. И люди тоже тихонько жались к стенам арки в этой затаившей дыхание тишине.

…Миновав насыпь танкового рва, русские скрылись из виду, и тогда дядя Мартон вздохнул:

— Сколько развалин!