Свидетельство

Главный инженер депо Казар, едва наступил час Освобождения, обошел вымершую, наводящую ужас своими руинами территорию станции; вернулся назад, в убежище, с чувством горечи и ужаса на душе.

Все пятьдесят дней осады он прожил вместе со всеми рабочими в убежище. От жены, уехавшей из города еще в середине декабря, не было ни слуху ни духу. Немецкий комендант исчез в первые же дни осады. Вместо его людей явились другие — это были уже боевые подразделения. Вокзал надолго сделался фронтом, передовой. До обитателей убежища никому не было дела. Иногда о них, правда, вспоминали и посылали подносить боеприпасы или хоронить убитых. Присутствие немцев в депо имело и свою хорошую сторону — благодаря этому нилашисты не устраивали здесь своих облав. Жили деповцы, как и все будапештцы, на жидкой бобовой похлебке и на конине.

Пришел день Освобождения, а люди, по-прежнему вялые и безучастные ко всему, сидели в подвале при тусклом мерцании дымной плошки, наполненной машинным маслом. Ждали возвращения своих посланцев из Келенфёльда. Все не сомневались, что управление железными дорогами перейдет теперь в руки советского командования, и хотели знать только, ходят ли поезда и где теперь фронт. Большинство обитателей станционного убежища жили в пригородах Буды и уже четвертый месяц не видели своих семей. Теперь они сидели и ждали, когда вернутся те двое, отправившиеся за новостями пешком в Келенфёльд.

Казар не вытерпел и, не в силах оставаться без дела, решил наведаться домой, с тем чтобы к приходу посланцев успеть обернуться.

Улица была залита солнцем, но тепло его ощущал только лед. Не имея стока, повсюду грязными, топкими лужами стояла вода. На стенах домов допревали остатки многочисленных нилашистских плакатов, приказов — память канувшего в прошлое мира: «Смертная казнь!», «Расстрелы на месте! Вместе с членами семьи!» А между ними огромные, — наверное, ночью повесили, — новые яркие плакаты. На одном — портреты Сталина, Рузвельта, Черчилля и текст Ялтинского соглашения внизу. На другом — скорчившаяся в три погибели тощая гиена под разбитой немецкой каской и подпись: «Уничтожим фашистского зверя в его собственном логове!»

Еще один плакат, тоже большого формата, — десятка полтора фотографий — новое венгерское правительство. Казар остановился перед ним, удивленный. Трое коммунистов — только трое. А остальные? Остальные — не коммунисты? Премьер-министр — Бела Миклош Далноки, министр обороны — Янош Вёрёш, министр снабжения — Фараго. Знакомые издавна имена крупных чиновников. Были здесь также представители разных партий — партии мелких сельских хозяев, социал-демократической, национальной крестьянской, был даже один граф — сын Пала Телеки, новый министр культов. Казар прочитал еще раз, стараясь запомнить: Имре Надь, Йожеф Габор, Валентини… Ференц Эрдеи (кажется, писатель какой-то?) — теперь министр внутренних дел… А вот и еще один плакат: соглашение о перемирии. Но его Казар уже не успел прочитать, катившаяся по улице толпа увлекла его за собой. Он с трудом увернулся от тяжело громыхающего грузовика. Пробраться на бульвар Кристины, против течения, нечего было и думать. Потом он пошел сначала следом за какой-то воинской частью, с песнями шагавшей в сторону Почтамта, а затем, с трудом перейдя улицу Аттилы, поднялся по переулку, ступеньками уходящему вверх, на Логодскую. Здесь уже было не так людно. И вдруг Казар застыл от изумления: навстречу ему шагал отряд венгерских солдат. На груди — автоматы, на шапках — красные ленточки. Командовал отрядом старший лейтенант. И Казару вдруг страстно захотелось заговорить с ними, — словно он в чужой стране повстречался со своими единоплеменниками.

— Здесь можно пройти, господин старший лейтенант?

Офицер остановился, посмотрел на Казара неодобрительно и сказал:

— Здесь господ нет. Есть «товарищ старший лейтенант». — И показал, как пройти.

Переговариваясь, осматривая разрушенные дома, венгерские солдаты спускались к улице Аттилы. Казар провожал их удивленным взглядом. Лишь много позже, когда в Будапеште появились уже газеты, он узнал, что в этот день повстречался с одним из подразделений тех пятисот венгерских солдат, занимавших позиции возле Инженерного института, что перешли на сторону Советской Армии.

Казар увидел посредине улицы нескольких человек, толпившихся вокруг тяжелой бетонной глыбы. Из любопытства он остановился — посмотреть, что с ней собираются делать. В этот момент глыба шевельнулась и медленно начала подниматься, подпираемая снизу рычагом — ломом, положенным на кирпич.

— Говорю, нужен хороший длинный трос! — суетился Новак. — Мы бы его зацепили за оконный косяк на втором этаже.

— Да хватит вам с вашим тросом! Нет троса!

— А каток бельевой у вас в домовой прачечной есть? — спросил Казар.

Наиболее осведомленным оказался Яни Хазмештер.

— Есть, — отозвался он. — Только старый, его руками крутить надо.

— Вот и хорошо, — одобрил Казар. — Сбегай сними с него оба вальца и тащи сюда.

Новак, в прошлом инженер-практик, понял, что задумал неизвестный добровольный помощник, но с сомнением покачал головой.