Свинцовая строчка

– Хорошо, я выпью с вами, женщины хорошие, только вы мне должны рассказать, что за причина была у вашего конфликта, а то не ровен час он повторится, а я и не буду знать причин. Опять же – дите в слезах, – говорит наш участковый Коля Крестов.

– Да глупость все это, – говорит тетка Марья, – не бери в голову, Коля.

– Ну, если я не буду такого в голову брать, то зачем я?

– Тогда слушай. Вот у нас тут во дворе под окнами все кусочки земли поделены, и у каждого тут клумбочки и палисаднички с цветочками. У меня нарциссы с тюльпанами, у Юлии Павловны – куст шиповника благородного. А у Нины нашей каждый год космеи цветут, самые простенькие цветочки на свете, ромашки разноцветные. Ну, я не знаю, как еще это назвать. Она каждую осень семечки соберет, а весной в ладошках их потрет, бросит в землю просто и бездумно, и снова эти космеи растут, как ромашки полевые, только разноцветные. Вот и сказала я ей не подумавши, что на тот год ее клумбу перепахаю и засажу сортовыми тюльпанами. Не знала я, что это за космеи у Нины! Оказывается, Нинин муж в танке сгорел на Курской дуге, под Прохоровкой, в сорок третьем. Оказывается, она после войны туда на братскую могилу на Прохоровское поле ездила и семечки у отцветших уже космей собрала и здесь во дворе у себя под окошком посеяла. Так что эта клумба – как бы могилка ее мужа. А «шкаф», который к ней ходит, у него в Белоруссии в войну всю семью: и жену, и детей – в деревне фашисты заживо сожгли. А воевал он с Нининым мужем. Он начальником большим сейчас стал, и там, на работе, его никто не пожалеет, а Нина жалеет. Мы его тыловой крысой звали, а он тоже танкистом был. Так что не помню – за что Нина меня, но за дело, наверное, поколотила. А что же ты, Колюнюшка, не выпил-то?

– Тогда давайте, дамочки, вместе выпьем, помянем не вернувшихся! Я один не смогу.

На следующее утро весь двор увидел, что клумба Нины Веревочкиной наглухо вытоптана, старательно, ровно-ровно, хоть паркет клади.

Решили дрянные ребята с «грязного двора» наказать Нину Веревочкину, отомстить ей за отцов своих погибших и за мужа ее, не вернувшегося с фронта, за то, что встречается она со «шкафом», ну, и за то, что она тетке Марье нос разбила. Были там такие братья-близнецы Кучкины, шпана перспективная, да еще один с ними, Ванята, им всем лет по двенадцать или тринадцать было, все трое – безотцовщина. У милиции до них пока что руки не доходили: жалели детей фронтовиков погибших, а так, конечно, по ним уже колония плакала.

Рано утром сидела Нина Веревочкина на нашей дворовой скамеечке около своей вытоптанной, как выбритой, клумбочки и плакала, глядя сухими глазами поверх крыш сараев в голубое летнее небо. Не плакала Нина, а тихонько выла.

Нина сидела и час, и два, и больше.

Потом пришел наш участковый, Коля Крестов, привел пацанов с соседнего двора. Пацаны пришли, гордые и независимые, и остановились рядом с участковым, когда он встал перед клочком еще влажной, в тени густого куста сирени, земли, хранящей следы детских башмаков.

– Вот вы втроем, – начал свою короткую речь участковый Коля Крестов, – ночью совершили, по вашему мнению, подвиг – вытоптали маленькую клумбу с простенькими цветочками. Вы решили так наказать Нину Веревочкину. Ну, не любите вы ее, ну не нравится вам, что ходит к ней этот «шкаф». Только эти цветочки Нина привезла с братской могилы на Курской дуге, с Прохоровского поля, где ее муж-герой сгорел в танке. Вы иногда вспоминаете своих отцов, которые не пришли с фронта, – они погибли! Вы сегодня ночью растоптали братскую могилу, в которой могли лежать ваши отцы.

Коля Крестов ушел.

Потом ушла Нина Веревочкина.

А пацаны не знали – когда и куда им идти.

Хочется поговорить

«Нам теперь второй оклад марками платят,
только не нужны они, разве после войны
в Берлине… приступы тяжелой гнетущей
тоски все чаще находят на него и терзают душу».

Из письма отца 31.03.45

Как хочется поговорить с папой. Проснусь ночью: он молчит, и я молчу. Так и молчим: он там молчит, а я тут молчу. Ведь я был внимательным – все слушал, все помню, а делал, наверное, не так, как он хотел. И получилось совсем не то, чего ему хотелось. А может, и должно было получиться что-то другое.

Иногда даже возьму ружье (а я уж и не стреляю), так, для видимости, для сближения душ, и поеду в лес, туда, куда с папой на охоту когда-то ездил, в Елистратиху. Деревушка в пяти километрах от трассы, что идет от Семенова до Ковернина. Пять верст по грязи в сапогах, от столба до столба, выйдешь на красивый угор, вокруг двадцать домов, крепких пятистенков, и большое озеро-запруда посредине.