Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

Мы расписались в районном загсе на Черемушках. Накануне, возвращаясь с урока, я сошел с трамвая на Соборной и купил ведро роз. Хотел белые, но у теток были только красные. Продавщица, не веря своему счастью, отдала мне все ведро, посчитав за него еще пять рублей, и так я с ним и пошел домой. Наташа ахнула, потом оказалось, что нам не во что ставить цветы. Вазы у нас не было, и мы оставили цветы в ведре посреди комнаты.

– У меня никогда такого не было, – сказала она. – Я не могла себе представить, что к свадьбе у нас совершенно не останется друзей. Мы просто осиротели с тобой.

На следующий день с утра пошел дождь. Снежные сугробы у деревьев и на газонах почернели, мокрые черные деревья выглядели так, словно их покрывала прозрачная студенистая масса, у края мостовых собрались черные лужи. К зданию загса такси почти подплыло. За дверью с красной вывеской открылся обычный казенный коридор с крашенными темно-зеленой краской стенами и мутным светом. Встретившая нас секретарша проверила в своей книге наши фамилии и, поставив возле них птички, предложила подождать очереди в комнате жениха и невесты. На двери, к которой она нас подвела, действительно значилось «Комната жениха и невесты». Комната оказалась покрашена той же мрачной зеленой краской. На полу лежал протертый до желтых пятен ковер, у стен стояли два продавленных кресла с коричневой дерматиновой обивкой. Одна из стен была закрыта темно-вишневым бархатным занавесом. Я откинул его, обнаружив за ним глухую стену.

– Это чтобы женихи не выпрыгивали из окон, – сказала Наташа.

– А я думал, чтобы вид снаружи не удручал.

– Да, внутри вид, конечно, лучше! На редкость мрачное местечко.

Она обняла меня, прижавшись, сказала:

– Там надо будет еще раз пожениться. Найдем там нашу церковь и поженимся. Найдем всех наших. Этот же брак все равно как бы не настоящий, верно? Так, бумажка для выезда.

В дверь постучали. Секретарша позвала на роспись. В большом зале нас ждала у стола плотная румяная женщина в синем костюме, с высоко завитыми белыми волосами. За ней стояла, заслоняя окно, гигантская белая голова Ленина с пустыми глазами. Что он тут делал, было совершенно непонятно. Матрона попросила нас не бояться, а пройти к ней поближе. Когда мы приблизились, она взяла со стола и зачитала какой-то официальный текст, кончавшийся предложением подтвердить, что мы будем любить друг друга всю жизнь. Мы по очереди подтвердили это. Матрона указала полированной указкой на документ, где нам надо было поставить свои росписи. Полированная указка должна была придавать обстановке торжественность.

После того как мы расписались, матрона поздравила нас, добавив со вздохом:

– Уезжаете, наверное, ребята? Сейчас многие так. Ни свадьбы, ни колец, ничего, только бы смотать удочки. Вы хоть по-на стоящему?

Впечатление было такое, что, задавая вопрос о том, насколько искренен наш союз, она переживала за то, что ее профессия может потерять смысл. Какой в ней, со всем этим помещением, Лениным, указкой и синим официальным костюмом, смысл, если после пересечения границы мы разойдемся как в море корабли, даже не вспомнив ни о ней, ни об этом дне. Я не знал, что ответить, а Наташа едва слышно сказала:

– Что вы, конечно, мы по-настоящему.

В этот момент мне ужасно хотелось обнять ее, чтобы, произнеся эти слова, она не ощутила себя одинокой, но меня остановила мысль о том, что матрона увидит в этом спектакль, который бы только подтвердил ее худшие опасения.

– Ну, счастливо оставаться, – сказал я и потянул Наташу к выходу. Мне хотелось поскорей уйти отсюда.

– Спасибо. – Лицо у матроны напряглось. – Мы останемся. Нас-то нигде не ждут.

На улице Наташа сказала:

– Не надо было ей этого говорить.

– Больше не буду.

В такси я сказал, что, наверное, нам надо было прежде заключить церковный брак. Но Наташа возразила:

– Не надо. Я хочу, чтобы мы все сделали там. Чтобы вся жизнь началась там. С солнцем, с теплом. Слушай, нам же все равно, куда ехать, верно? Давай поедем куда-то на юг. В Сан-Франциско, например. Или в Сан-Диего. Я прочла, что в Калифорнии температура круглый год колеблется от двадцати до двадцати пяти градусов, представляешь? И солнце светит, только утром туманы. И колибри летают по улице. И мандарины растут прямо на кустах возле домов. Представляешь?

Какая-то тяжелая грусть опустилась на нас. Дома снова не топили. Наташа отказалась от шампанского, которое я приготовил на вечер, и мы выпили по несколько рюмок коньяка с шоколадом и хурмой. Перед тем как ложиться, Наташа сказала:

– Очень холодно. И тоскливо. Но если ты очень хочешь, я готова выполнить свой супружеский долг.

Впервые за весь день мы рассмеялись.

Устроившись в темноте, как она говорила, ложечками, я испытал, засыпая, удивительное облегчение от ощущения того, что этому холоду и неустроенности скоро придет конец.