Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

Он ведет меня узкой тропинкой между серых, голых кустов. Крохотная, беленная известью комнатка. Узкая постель под лоскутным одеялом. У небольшого квадратного окна столик с иконами. В углу под потолком – икона Богородицы, в красном стаканчике перед ней источает ровный свет крохотный огонек. Скамья.

– Как же это стряслось? – Отец Василий садится напротив меня на постель и берет мои руки в свои. У него маленькие, сухие, очень теплые руки. – Ну, рассказывайте, я слушаю вас.

Я путаюсь в поисках начала своей истории, обнаруживая, что никакой особой истории у меня и нет, а есть только пустота в груди. И чем рассказывать о себе, лучше рассказывать о ней, потому что повторение ее имени заполняет капля за каплей эту пустоту, и тогда возникает ощущение того, что она не ушла навсегда, а оставила меня ненадолго. Я рассказываю, как впервые увидел ее в редакции. Вошел в комнату, где мне предстояло работать, а она сидела за своим столом. Она посмотрела на меня, и у меня сразу возникло ощущение, что она мне поможет обжиться на новом месте, установить отношения с другими сотрудниками. В тот же день мы пошли в столовую на первом этаже издательства, и она взяла себе на обед картофельное пюре с сосисками, а мне было неловко есть при ней, и я взял только кофе и какой-то коржик. Но она с таким интересом слушала меня, как я после школы попал в армию, а потом, благодаря армии, на престижный факультет романо-германской филологии. И это произошло не потому, что у меня была тяга к языкам, а потому, что когда-то в юности я придумал сам себе профессию журналиста-международника. Но одно дело хотеть стать журналистом, а другое – стать им. Я долго не мог найти, о чем писать для местной газеты. У меня не было своей темы, но в конечном итоге мне помогло юношеское увлечение рок-музыкой и потом джазом. Я стал писать про джазовые концерты в филармонии и брал интервью у приезжих джазистов, потому что говорил по-английски. Потом я стал писать про первые рок-концерты, и тогда оказалось, что я вроде бы как эксперт в этой области. А она всегда была моим первым редактором, первой читала мои статьи и делала замечания. Но, несмотря на возникшую между нами теплоту, она избегала сближаться со мной, говорила, что не хочет терять дружеских отношений. Может быть, она знала, что в среде музыкантов, где я проводил много времени, у меня были другие девушки, а она не хотела становиться одной из них. Да, у меня были разные девушки, но они никогда не были близки мне. А когда я уволился из газеты, она пришла ко мне, и мы стали жить с ней как муж и жена. Потом я работал на разных работах, пока не стал терять их одну за другой, и тогда мы решили уехать в Америку. И как мы готовились к отъезду и прощались со всеми, пока всё это не рухнуло. Когда я произнес слово «рухнуло», иллюзия того, что она была где-то неподалеку, прошла, и я снова ощутил эту ужасную пустоту в груди.

– Так вам негде жить?

– У нас есть один друг. Я ночевал у него в мастерской.

– Вы, если хотите, поживите до отъезда здесь. Семинаристы сейчас разъехались, места много.

Глава 38

Перед началом службы отец Василий дал мне книжечку в мягкой желтой обложке, на которой старым славянским шрифтом было написано «Молитвословъ». Он открыл ее на нужной странице и отметил ногтем несколько мест в тексте:

– Здесь будете говорить «раба божия Наталия». Только следите за текстом. Вам тогда будет понятней, о чем идет речь.

В храме было темно, тихо, покойно. Мерцали, покачиваясь, оранжевые язычки пламени в лампадках. Женщины на клиросе, перешептывались, поправляли ноты, едва слышно пробовали голоса: «Г-о-о-о-о… Го-о-о-о-о-с-сподипоми-и-илуй».

– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков, – начал отец Василий, и я вспомнил наш разговор с Наташей о том, как начинать молитву.

«Это типа, как по телефону: “Але, на проводе!” А когда там ответят, ты переходишь к делу, так?»

«Типа», – ответила она.

– Миром Господу помо-о-олимся, – запел высоким голосом молоденький дьякон.

Изображение стало размытым, теплым, соленым.

– Об оставлении согрешений во блаженней памяти преставляшихся, Господу помо-о-олимся.

– О приснопамятной рабе Божией Наталии помо-о-олимся, покоя, тишины, блаженные памяти ея, Господу помо-о-олимся…

– О неосужденным предстати у страшнаго престола Господа славы, Господу помо-о-олимся…

– О плачущих и болезнующих, чающих Христова утешения, Господу помо-олимся…

Монотонный голос отца Василия и высокий, певучий молодого дьякона навевают ощущение причастности к другому, нездешнему миру, где не существует потерь, где нет смерти.

– О яко да Господь Бог наш учинит души их в месте све-етле, в месте зла-ачны, в месте поко-айне, идеже все праведнии пребываают, Господу помо-олимся…

– О причтении их в недрах Авраама и Исаака и Иакова, Господу помо-олимся…

– Об избавитися нам от всякои скорби, гнева и нужды, Господу помо-олимся…

– Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благо-да-атию.

– Милости Божия, Царства Небесного и оставления грехов испросивши, сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предади-им.