Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

– Не забудь! – Я был бы счастлив познакомить его с Кощеем. – Пусть бы открыл еще один кооператив – по производству стереоаппаратуры.

В этот момент кто-то остановил музыку, экран погас. Гарик, выключивший видик, сказал:

– Ребята, ну что вы в натуре слушаете? Это же самые натуральные образцы деградирующего западного искусства.

Кто-то засмеялся, предвкушая представление.

– А между тем в вашей солнечной Одэссе жил потрясающий артист, который мог бы еще дать форы всем этим «Юритмиксам» и прочей буржуазной шушере. Но вы предпочитаете эту шушеру! Мне стыдно за вас! Но сейчас мы исправим эту ошибку подручными средствами и наставим вас на путь нашего истинно народного искусства. Гитара тут есть?

Со звоном и стоном появилась гитара и, сменив пару-другую рук, устроилась на колене у артиста. Тот перебрал струны, покрутил колки и, взяв несколько первых резких аккордов, запел хрипловатым тенорком:

Одэсский порт в ночи простерт,
Маяки за Пирэсыпью светятся,
Тебе со мной и мне с тобой
Здесь в порту интерэсно бы встретиться!

Кто-то из его ребят начал стучать по сиденью табурета, кто-то начал подстукивать вилками по краю бокала, ритм ожил и потек-потек, обвиваясь вокруг его голоса:

Хотя б чуть-чуть со мной побудь,
Ведь я иду в кругосветное странствие.
В твой дальний край идет трамвай,
Весь твой рэйд до Шестнадцатой станции.

Махнешь рукой, уйдешь домой,

Выйдешь замуж за Васю-диспетчера,
Мне ж бить китов у кромки льдов,
Рыбьим жиром детей обеспечивать.

Я не поэт, и не брюнэт,

И не герой – заявляю заранее.
Но буду ждать и тосковать,
Если ты не придешь на свидание.

Я смотрел на собравшихся и не верил глазам. Они улыбались, девушки пристукивали каблуками, прищелкивали пальцами в такт музыке, им это нравилось, как нравилась выступавшая до Гарика Эни Ленокс. Что было в этой старой утесовской песне? Время от времени она звучала где-то на периферии нашего слуха, но ей словно не хватало электричества, чтобы зажечься самой и зажечь аудиторию. В чем было дело? В словах, таких обыденных и начисто лишенных всякой экзотики, или в том, что никто не наполнил их тем содержанием, которое сделало бы их причастными к нашей жизни? Я не знал.

Шумит волна, плывет луна,
От Слободки за Дальние Мельницы.
Пройдут года, но никогда
Это чувство к тебе не изменится!

Ему стали аплодировать, кто-то поднес стопку.

– Ребята, вы не должны слепо поклоняться Западу, – говорил Гарик. – У нас есть своя классная музыка, и мы ее вернем народу! Мы добьемся того, что он еще будет ей гордиться!

Он снова взял несколько пробных аккордов и заиграл:

Я милого узнаю по походке,
Он носит брюки-галифе.
А шляпу он носит на подкладке.
В ботиночках он ходит на рипах!

Это было поразительно. Всё, что он только что сказал, мог бы сказать Кузнецов или кто-то из его инструкторов. Разница была лишь в том, что Гарик эту музыку знал и любил, а Кузнецов выполнял полученное свыше задание. Музыка, любая музыка, была ему до лампочки. Точно как Гончарову. Как он тогда сказал: «Может, я вообще глухой!»

Они все были глухими. Глухими при власти, с жутким талантом губить и душить все живое в любой отдельно взятой области. А Гарик оказался способным вдохнуть жизнь в старую песню, как Христос вдохнул жизнь в мертвого Лазаря. Талант, говорят, от Бога. Действительно, талант был божественной способностью оживлять мертвую материю.

Гарик отложил гитару, его хлопали по плечу, чокались с ним, снова гремела музыка, на этот раз – Madness – One Step Beyond.

Я слышал его хрипловатый голос: «Да нет, ребята, ну что вы в натуре, мы не против, мы за все талантливое! Но нам лично ближе наше, отечественное».