- Они были все время, но я о них вспомнил только сейчас, - виновато и хмуро сказал Андрей. - И обстоятельства очень важные.
- Например? - строго спросил Яниш.
- Этого я не могу сказать, ни за что не могу сказать, - твердо ответил Андрей. - Но поверь мне, Альфред, очень, очень важные.
Наступила тяжелая пауза. Яниш медленно натягивал свой генеральский мундир. Юрий Алексеевич ворошил редкие седые волосы, словно бы что-то припоминая. Он первым прервал молчание.
- Что ж, не будем вторгаться в святая святых, тем более что однажды подобный финал разговора с Андреем Арсентьевичем у меня уже случался. Позволительно ли мне будет только спросить: какой позиции я должен держаться до истечения этого месяца, поскольку ваш неприезд в начале нового месяца станет означать, что все наши сложнейшие и столь заманчивые договоренности разрушены? И еще прошу прощения: когда вы намерены выехать в Светлогорск?
- Это вы меня простите, Юрий Алексеевич, - дрогнувшим голосом ответил Андрей. - Мне страшно предстать перед вами каким-то шалопаем, безответственным болтуном, то и дело меняющим свои устремления... Если можно, пусть все останется так, как есть, пока я вернусь или не вернусь в Москву. А в Светлогорск, если удастся купить билет, я уеду сегодня.
Яниш вызвался проводить его до вокзала и помочь приобрести билет через военную комендатуру. До ближайшей станции метро они решили пройтись пешком. Яниш не скрывал своего недовольства уклончивым ответом Андрея.
- Знаешь, - говорил он, - со стариком ты обошелся просто безжалостно, он воспитан на иных понятиях...
- Да, да, я понимаю, он уважает в человеке "святая святых", - сказал Андрей.
- Еще больше он уважает откровенность младшего перед старшим. А к тебе он отнесся и привязался как к сыну. Ведь его мечта о том, что после войны дом наполнится родными голосами, не сбылась. Убитые из могил не встанут, а уехавшие далеко обрели себе новую интересную жизнь. Общение с Полиной Игнатьевной для него - это, конечно, отрада, но все же его внутренний мир искусство. А гости у него бывают не каждый день. Гости, иными словами, собеседники, говорящие с ним на одном языке.
- У меня нет совсем языка!
- Он бы тебя выучил своему языку. Не лексикону. Лексикон у него не нашего времени. Но мысль, знания - это неисчерпаемый колодец. Кстати, я заметил, с тех пор как мы расстались с тобой в конце войны, ты тоже прошел какую-то высокую школу.
- Вот в эту школу и еду я получать аттестат зрелости, - вырвалось у Андрея.
- Так чего же ты темнил тогда? Кто она, эта "школа", эта "святая святых"? На этот раз как коммунист коммуниста спрашиваю. Не в порядке партийной дисциплины, конечно. А по-товарищески.
- Даже в порядке партийной дисциплины, Альфред, не скажу. А по-товарищески о таком не спрашивают, если сам человек не может сказать.
- Не хочет!
- Это одно и то же. И слушай, Альфред, ежели заговорили мы как коммунисты. Тогда, во фронтовой обстановке, я очень отчетливо представлял свои партийные обязанности - вести за собою других. И мои рисунки в какой-то мере этому способствовали. Они были моим боевым оружием. Стреляли. И поражали цель, как и пули из винтовки солдата. Теперь я исправно плачу членские взносы, посещаю партийные собрания, занимаюсь в сети партийного просвещения, но прежней духовной ответственности за каждую свою новую работу не ощущаю с той же силой. Вот прошла у меня персональная выставка военного рисунка. И я понимал: это выполнение моего партийного долга. Но если я теперь начну для академического атласа или для Детского издательства рисовать птичек и бабочек...
- Это снова будет выполнением твоего партийного долга, - вставил Яниш, - если ты птичек и бабочек сумеешь нарисовать хорошо. Атлас этот ты станешь составлять, что - для себя или для людей, для познания мира?
- Все это так, Альфред. Но, может быть, вернее мне отказаться от "птичек и бабочек" и остаться навсегда военным художником? Если отыскать бы все архивы, их мне хватит до конца дней. А потом, я, кажется, тебе рассказывал, мне хочется создать о войне и крупное полотно, свою "Гернику".
- Похвально. И верю, таланта твоего для этого достаточно, ты "Гернику" свою создать способен. Единственно, чего я не пойму, - почему ты работу военного художника противопоставляешь работе художника мирных дней и резко не в пользу последнего?
- Так совесть мне подсказывает.