Свирель Марсиаса

Прошло несколько месяцев. Как-то вечером гуляли мы с отцом у Поградецкого озера, по песчаному пляжу Старовы. Вдруг раздались звуки свирели. Игра была очень красива, и мы невольно остановились, прислушиваясь.

Звуки стали приближаться, и вскоре за изгородью показалась голова пастуха с черными, месяцами не стриженными волосами, — настоящий еж. Его лицо едва виднелось среди копны волос и такой же черной, неделями не бритой бороды. У губ он держал свирель.

Мой отец шел задумавшись и, казалось, не замечал его. Потом мягко, но не без иронии улыбнулся и сказал:

— Свирель Марсиаса!

Я сразу понял, куда он метил, и, тоже улыбнувшись, сказал после небольшого молчания:

— Значит, те стихи не получились?

Отец посмотрел мне в глаза, взял под руку и ответил:

— Ничего, не так уж страшно… И ты напишешь когда-нибудь настоящие стихи, если станешь отдавать им свое сердце. Не расстраивайся. Не забывай только, что это очень трудное искусство.

Но я все-таки расстроился, хоть и сознавал, что отец прав.

Пастух все играл. Он вышел на дорогу и уселся на ствол тополя, поваленный на землю. Это был человек маленького роста, голодранец, как называют таких оборвышей жители Шкодера, одетый в шаровары, едва закрывавшие до половины его волосатые ноги.

Наверное, такие же волосатые ноги были и у сатира Марсиаса, и разве не торчали у него на голове в стороны и кверху волосы, разве не было рогов и ушей на макушке?

Позже, много позже я часто думал об этом пастухе. О нем нужно было писать, его должен был я воспевать — этого Марсиаса наших дней. Кто знает, какая у него была жизнь, кто знает, о чем рассказывала его свирель…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА (И ПРОЛОГА)

Я совершал прогулку по берегу реки. Я даже не знаю, где я находился.

Луна сияла и отражалась в легкой водяной ряби. Журчание воды напоминало шелест леса.

Я гулял и о чем-то думал. Луна, прячась и вылезая из-за туч, казалось, следовала за мной.

Что с ней, с луной, почему она не отстает от меня сегодня ночью?

Я иду, и она идет!

Я останавливался, и луна останавливалась. Я шел, и луна шла вслед за мной.

Действительно, было чему удивляться!

Вода, в которой отражалась луна, казалась мне то Поградецким озером, то рекой Шкумбином. Когда луна выходила из-за туч, я видел перед собой Сухую гору, Шен Науми, Тушемишт. Когда она заходила за тучи, я различал впереди Буконик, Шпат, Шелцан, Шушицу… Поди разберись!

И вот, пока я так удивлялся луне, воде и горам, в воде заиграла рыбка. Она подпрыгнула в высоту на метр, потом на два, похожая на серебряный камешек, сверкающий под лунными лучами, — и плюм! Нырнула опять в воду. Вода пошла серебряными кругами, которые все расширялись, достигли берега, ударились о него и зазвенели, как настоящее серебро: тринг, тринг, тринг…

Такая маленькая рыбка, а наделала столько шуму!

Чудесам не было конца в ту ночь, на том берегу, где только шайтан мог разобраться, что это такое — Поградецкое озеро или река Шкумбин.

Я удивлялся, а маленькая рыбка подпрыгнула еще раз над водой, но знаете, на сколько? Не на один, не на два, не на три, а на целых четыре метра! А потом упала вниз, как пуля. И там, где она ныряла, вода застывала и делалась похожей на серебряный противень, который звенел при падении рыбки: данг! И звон его повторяло все вокруг: да-а-анг!

Долго еще слышались эти звуки, а потом, казалось, растворились в небе… В это время рассеялись закрывавшие луну облака, и блеск противня в воде стал напоминать блеск дорогого фарфора. Но, как ярко ни сверкал серебряный противень, маленькая рыбка, падая, сверкала все ярче.

Как тут не изумляться!

И я изумлялся все больше и больше. Вдруг рыбка заговорила со мной.

— Как, ты не знаешь меня, мой старый друг и недруг? — сказала она мне очень высоким, звенящим голосом.

Я заткнул уши руками — звук ее голоса резал их.

— Тебе не нравится? Хи-хи-хи! — засмеялась маленькая рыбка. — Посмотри, какие у меня дырочки здесь, — сказала она, повернувшись ко мне своим красным ушком. (Я действительно увидел что-то вроде ранки.) — Вот из-за этой ранки у меня и охрип голос, поэтому он так и режет твое ухо. А знаешь, ведь ты нанес мне эту ранку! Но раз ты не узнаешь меня, я тебе пред ставлюсь сама: я плотвичка, мой старый друг и недруг, плотвичка, которую ты однажды поймал крючком, купленным тебе бессердечным дядей Марко из Подгоджана.

— Как это может быть? — удивился я. — Плотвичку я задушил, сжав в руке… Что это за удивительная ночь! Мы находимся на берегу Поградецкого озера? Да? — спросил я вполголоса.

— А почему не на берегу Шкумбина? — спросила плотвичка. — От озера до Шкумбина дорога не длинная. Ты должен подняться вверх по Поградецкой реке, перебраться через несколько потоков, взять перевал и выйти к горе Ление, а с Ление прыгнуть вниз, в Шкумбин. Вот как я! — крикнула рыбка и прыгнула так высоко, что совсем исчезла из виду, упав потом с такой силой на серебряный противень, что звон его наполнил ночь тысячью отголосками.

— Я и в Поградеце и на Шкумбине! — сказал я сам себе и подумал: «Может, я сошел с ума?»