Свирель Марсиаса

Можете себе представить, как трудно было мне во второй раз расстаться с Робертом. Он проснулся, по обыкновению, очень рано. Мать провожала меня, держа малыша на руках. Я обнялся со всеми, крепко-крепко поцеловал братишку и пошел с полными слез глазами, все время оборачиваясь.

Малыш пролепетал что-то мне вслед, двигая ручонками. Потом отвлекся и забыл обо мне; на повороте я остановился на минутку и обернулся. Мать стояла у калитки, подняв своего малыша — крохотный беленький комочек…

В конце июня я с нетерпением ждал дня, когда снова поеду домой. Я немного беспокоился о своей семье, потому что весь этот месяц не получал писем, и в то же время очень радовался встрече со своим братишкой и маленьким другом Робертом. Как он, наверное, вырос! Дети растут быстро.

В Эльбасан мы прибыли на заходе дня.

Я отправился домой. Все ускоряя шаги, я досадовал на носильщика, тащившего мой тяжелый чемодан. Он все время отставал, а я злился на него, что он меня задерживает.

Чем ближе подходили мы к дому, тем больше овладевало мною какое-то беспокойство. С двумя — тремя знакомыми, попавшимися мне на дороге, я едва поздоровался. Они смотрели на меня как-то странно, и беспокойство мое росло.

У калитки я остановился и тревожно прислушался. В доме стояла полная тишина. Только позади меня раздавались тяжелые шаги носильщика, который шел, горбясь под тяжестью моего большого чемодана.

Я хотел постучать, но у меня не поднималась рука. Я говорил сам себе, что разбужу Роберта, и в этот момент, не знаю почему, у меня родилась ужасная мысль:

«А вдруг он умер!»

Сердце мое сжалось. В нашей семье никто из детей не умирал. Даже самое представление о смерти было у нас каким-то расплывчатым. У меня умер дядя и вскоре после него двоюродная сестра, его дочь, но тогда мне было всего два — три года, и я еще ничего не понимал.

Как пришла мне в голову эта ужасная мысль, я не знаю. Но отец, который обычно очень аккуратно вел переписку, забыл меня на целый месяц. Потом эти знакомые, которые встречались мне по дороге, — почему они так смотрели на меня?

Я с силой отдернул засов в калитке и, пробежав через двор, закричал:

— Мама!

Когда я поднялся в сени, на самый верх, появилась испуганная мать. Белое покрывало окутывало ее голову и плечи.

Я понял все и разрыдался. В Эльбасане тогда у женщин было принято носить на голове в знак траура белое покрывало.

Роберт умер от холерины несколько дней назад.

ЗАБЫТАЯ МАНДОЛИНА

Поступив в лицей, я в первый же год начал учиться играть на мандолине. Я бы, конечно, с бо́льшим удовольствием учился игре на скрипке или, по крайней мере, гитаре. Но наш учитель не умел как следует играть на скрипке, а для гитары у меня оказались еще недостаточно длинными пальцы. Пришлось взяться за мандолину. И вдруг у меня возник к ней такой интерес, что я готов был ради нее забыть все другие занятия.

Был конец года — пора весенних экзаменов. Скрепя сердце оставил я свой музыкальный инструмент и зарылся в учебники. Но, лишь только экзамены кончились, опять взялся за мандолину и не выпускал ее из рук ни днем, ни ночью.

Людям это уже стало надоедать. Ведь я не выучил еще ни одной песни, а играл только упражнения. Они утомляли и раздражали окружающих. А меня — нисколько.

Это, однако, еще куда ни шло. Но что было, когда я вернулся на каникулы домой! Приехав прямо в Поградец, куда на лето переселилась вся наша семья, я с зари до глубокой ночи, по пятнадцати — шестнадцати часов в сутки, кроме того времени, когда купался в озере, бренчал на мандолине. Люди из-за меня не могли спать.

Теперь я начал учить одну песню за другой. Мне привезли из Италии сборник вальсов, полек и мазурок, и я каждый день выучивал по новой пьесе. Через месяц принялся за серенады и переиграл все серенады подряд, от Тозели до Шуберта. Покончив с серенадами, взялся за отрывки из опер: «Вильгельм Телль» Россини, «Тангейзер» Вагнера, «Богема» Пуччини; за прославленные арии Перголези. В моем репертуаре были «Баркаролла» Чайковского, «Грезы» Шумана, отрывки из «Венгерской рапсодии» Листа, испанские вальсы Альбениса, «Песня Сольвейг» Грига и многое другое — песни, вальсы, мазурки, марши, арии и даже менуэты — например, известные менуэты Боккерини и Падеревского.

Конечно, эту работу я проделал не за один или два месяца, а в течение двух или трех лет. Зато можете себе представить, как я надоел всем в течение этих двух или трех лет, да и здоровье мое несколько ухудшилось.

Любовь к музыке захватила меня, и я стал опытным мандолинистом. Но прошло два — три года, и я стал меньше уделять внимания самой мандолине. Теперь бо́льшую часть времени у меня занимало переписывание нот. Каждую новую песню, каждое известное музыкальное произведение я переписывал. Так у меня собралась коллекция из нескольких сотен песен. Увлечение перепиской нот тоже отрывало меня от занятий. Отец нередко делал мне в письмах внушения, что я отстаю в учебе от своих товарищей.