Свирель Марсиаса

В Тушемиште у моего отца жил побратим, звали его Дьок. Они побратались так, как это делали в старину: надрезав палец, выпили друг у друга крови.

Когда Дьок узнал, что его названый брат приехал в Поградец, он прибыл туда из Тушемишта на арбе, запряженной двумя большими волами — пятнистым и гранатовым. Дьок с невыразимым волнением обнял моего отца. Мы, не задерживаясь, отправились в Тушемишт.

Было за полдень. Жара спадала. В такое время воздух свежеет особенно быстро. Арба медленно тащилась по берегу озера. Одно колесо ехало по воде, другое — по песку. С Сухой горы на озеро порой набегала рябь. Прямо нам в лицо дул легкий ветерок. Шен Науми, большой монастырь на границе, отражался со своей колокольней в сизой, цвета голубиной шеи, воде. Белые дома Тушемишта четко выделялись у подножия скалистого красноватого холма, почти совсем лишенного зелени.

Дьок был так счастлив, что забывал погонять волов, и они шли как хотели. Он без умолку говорил с моим отцом, не переставая гладить меня по голове и щекам.

Где уж запомнить все, о чем они говорили! Но я не забыл лица Дьока, заостренного, опаленного солнцем, с подбородком, обросшим наполовину рыжеватой, наполовину черной щетиной. Его острые глаза все время неспокойно бегали, поблескивая в глубоких глазных впадинах, прикрытых, как ставнями, густыми бровями.

Усов Дьок не носил. Позже я узнал, что он объездил весь свет; работал в Америке, Аргентине, Румынии, Австралии. Не знаю, каким образом, но ему удалось повидать даже Японию. Вот где-то в тех местах Дьок и оставил свои усы — так он шутил, по крайней мере.

В Тушемишт мы прибыли в сумерки.

Хотя меня в телеге и растрясло, я шел бодро, перекинув через плечо лук из Мокры. На шее у меня болтался мешочек, полный папоротниковых стрел. Дьок пытался было держать меня за руку, но я захотел идти впереди.

Ребятишки из Тушемишта — и откуда их столько прибежало! — толпились вокруг нас. Больше всего их изумлял мой прекрасный деревянный лук, которым я, надо сказать, очень кичился. Конечно, никто из них толком не представлял себе, что лук, висевший на моем плече, вполне мог сойти за ружье. На следующий день я им рассказал, что это такое, дал посмотреть, и они только диву давались, как красиво и метко я стрелял из него.

Жаль, этого не видели ребята из Поградеца, которые смеялись и дразнили меня гегом, когда я поймал первую плотвичку. Теперь бы я смог им кое о чем порассказать! Ведь недаром я поймал две корзины форели, стрелял в раков из лука, видел, как отец Хекурана поймал живую змею… Но в Поградеце мы задержались недолго — всего на несколько часов.

Зато в Тушемиште провели два дня и две ночи.

В этом Тушемиште, у подножия красной скалы, на каждом шагу попадались источники. И какие источники! Вода била у подножия горы и растекалась по бесчисленным арыкам, пересекавшим деревенские улицы и дворы. У каждого дома был источник. Родниковой водой орошали поля и сады, что давало свои результаты: фасоль и перец, которые разводят в Тушемиште, славятся далеко вокруг.

Мой отец очень соскучился по этим родникам. Они с Дьоком рассказывали, как лет десять назад, когда отец учительствовал в деревне, зимой по арыкам Тушемишта поднималась из озера форель, и ее глушили ночью, при свете керосиновых ламп.

Поймав две корзины форели, я стал заядлым рыболовом и, внимательно слушая эту историю, представлял себе местного попа, которого, как рассказывал отец, никто не мог превзойти в меткости попадания ночью батогом-двузубцем в форель, и его попадью — она чистила рыбу быстро-быстро и еще полуживую бросала на сковороду.

Вспомнив все это, Дьок, тяжело вздохнув, вынул изо рта сигарету, снял свою почерневшую шапку, и глаза его наполнились слезами.

— Эх, брат мой! — сказал он. — У меня сердце болит, когда вспоминаю то время. Тяжелая была пора — что правда, то правда. Турок у нас всю кровь выпил. Но ведь это была наша молодость! А ты помнишь своего двоюродного брата Петри? Царство ему небесное! Теперь его могила травой поросла.

Такими остались у меня в памяти слова Дьока.

Вздохнул и мой отец и покрутил свои усы. Может быть, и у него на глазах навернулись слезы.

Кто был этот двоюродный брат, о котором они говорили? Где его могила?

А побратимы тем временем пили перед ужином раки из одного стакана. Я быстро отвлекся и снова стал играть с детьми Дьока.

Утром следующего дня Дьок взял меня за руку, и мы стали подниматься на холм, на вершине которого находились деревня и церковь.

Отец шел впереди. Его трость стучала по камням. На нем была соломенная шляпа — в Корче их называют псафа: плоский верх и черная, в четыре пальца шириной лента вокруг, черное пальто, молочно-белые брюки. Он шел осторожно, ступая с камня на камень, чтобы не поцарапать свои белые ботинки.

Мы взошли на вершину холма. Перед нами расстилалось темно-голубое, местами более светлого оттенка, озеро. Прохладный легкий ветерок шумел в акациях, и сухая трава шуршала под ногами.

Вокруг церкви раскинулось деревенское кладбище. Отец бродил среди могил с шапкой в руке. Наконец он остановился около большой каменной плиты.