Свирепые калеки

Отлично зная, что у Багдада в городе, конечно же, есть осведомители (на празднике будет как минимум двое-трое), каковые, не теряя времени, сообщат о его присутствии в ближайший военный гарнизон, Свиттерс в самом начале торжеств отпросился выйти, но вместо того, чтобы посетить уборную, как явствовало из его слов, сбегал в отведенную ему комнатку и забрал свои вещи. А затем выкатился через заднюю дверь, прогрохотал через прилегающий внутренний двор, где тут и там попадались либо камни, либо ослики на привязи (музыка для танцев живота заглушала перестук колес), и через калитку – в темный переулок. Район был пуст, как банк крови в Трансильвании – почти все его население отправилось на праздник, – но перед штабом ПСК в одном квартале дальше по улице он обнаружил закаленного в боях старика-милиционера – тот отдыхал, прислонившись к капоту чешской вариации джипа. Охранник по-арабски говорил плохо, а Свиттерсов запас турецких слов сводился, по сути дела, к dolyolu. Что до курдского – даже название для этого глубоко почитаемого отверстия отсутствовало в его вокабулярии (Свиттерс надеялся, что это поправимо); однако каким-то образом до солдата удалось донести мысль о том, что ему, Свиттерсу, желательно доехать до сирийской границы в сотне миль от городка. Просьба его упрямо отклонялась снова и снова, даже когда Свиттерс потряс перед носом охранника пачкой немецких марок, выданных ему По на случай непредвиденных расходов (оставшаяся часть платы, около девяти тысяч долларов, плюс стоимость авиабилета были переведены на его счет в банке Сиэтла). Так что в первый и единственный раз за всю операцию Свиттерс извлек пистолет. Он со зловещим щелчком взвел курок и ткнул дулом прямо под охранниково ложное бедро.

– В оперу! – приказал он. – И пять золотых гиней, если догоните королевский экипаж.

Престарелый гренадер ПСК зарыдал в голос, когда Свиттерс выкинул его винтовку из окна джипа, и Свиттерс, в глазах у которого тоже защипало, настолько устыдился, что велел доблестному воину развернуть машину, и они поехали назад и подобрали оружие.

– Господи милосердный, приятель! Эта преданность символу твоей доблести едва не стоила мне жизни.

Курд улыбнулся – перед лицом этой улыбки челюсть его похитителя показалась бы хрестоматийным примером того, сколь окупается приверженность зубной гигиене. Они пожали друг другу руки на исламский лад. И…

Шмяк, бам, спасибочки, Саддам! Вигчервяки близ него, и чикадишимпы близ него! Они прорвались!

Наконец-то расстояние между Свиттерсом и оазисом начало понемногу сокращаться. Более того, внезапно поселение словно выросло в размерах – как если бы, по сигналу режиссера, в точно рассчитанный момент (трам-таам!) вырвалось на сцену. Нет, это и впрямь не мираж. Но что это? И чтоб без глупостей, потому что повсюду вокруг, во всех направлениях, сколько хватал глаз, мир был пуст и сух, точно презерватив египетской мумии.

Свиттерс гадал про себя, не следовало бы ему остаться с бедуинами. Чудесные были люди, для таких путешествие – дар, а гостеприимство – закон. Нет, курды отнеслись к нему более чем любезно, но он предпочитал бедуинов – менее религиозных и оттого более веселых и свободных. Курды по сути своей тяготеют к оседлости и странствуют от места к месту, только если война сгонит их с насиженных мест. Бедуины – кочевники до мозга костей. В то время как курды вечно пребывают в состоянии мучительного непокоя из-за утраты автономной родины, бедуинам до таких сковывающих понятий вообще дела нет. Их родина – это круг света вокруг костра, их автономия – во влажном отблеске звезд.

Почти в любом народе на Среднем Востоке, Ближнем Востоке и Африке правительство давит на кочевников, всеми силами вынуждая их обосноваться в определенном месте жительства. И какие бы социально-политические и экономические причины ни приводились, на самом деле за всем этим стоит все та же невероятно жалкая, одержимая неуверенность, заставляющая людей цепляться за разнообразные иллюзии надежности и стабильности. А величайшая ирония судьбы, безусловно, заключается в том, что люди цепляются за эти идеалы лишь потому, что до безумия напуганы надежностью и стабильностью смерти. Для уже одомашненных кочевники – нежелательное напоминание о подавленном инстинкте, о скомпрометированной свободе и несостоявшемся контроле.

Едва проехав по сирийской земле каких-нибудь несколько километров, Свиттерс заприметил костры этого отряда кочующих скотоводов, что поблескивали вдоль обособленного, временно плодородного вади,[159] по которому его везли с выключенными фарами во избежание нежелательных встреч с иракскими и сирийскими пограничными патрулями. Зная, что бедуины сочтут своим долгом оказать гостю добрый прием, Свиттерс приказал остановить реквизированный джип ярдах в трехстах от лагеря, вручил водителю горсть немецких марок и отослал его обратно к курдам и катавасиям.

– Спасибо, друг, что подбросил. Удачи тебе и твоим землячкам. И, не в обиду будь сказано, надо бы тебе сменить зубную пасту. Попробуй «Атомик флэш» или «Грейт уайт шарк».