Свирепые калеки

Изначально Свиттерс планировал пробираться обратно в Турцию, где американец с должным образом проштемпелеванным паспортом и не обремененный дерюжными мешками, битком набитыми противогазами, не вызовет ни малейшего подозрения. За неделю он, пожалуй, добрался бы до стамбульского аэропорта. Но после успешного завершения «дельца» он был без ума от себя, любимого, – а вскорости пленился и бедуинами.

Невзирая на то что всякую ночь в него впивались блохи – точно так же, как звезды впивались в небо пустыни, – Свиттерсу нравилось спать на благоухающих мускусом коврах в просторных черных шатрах. («Вселенная суть организованная анархия, – думал он про себя, – а я сплю под сенью ее флага».) Ему нравился их приторный кофе, их глиняные кувшины, их серебряные украшения, их скошенные брови – и то, как они пляшут добки, причем босые ноги их в выразительности не уступают мимике играющего на публику актера. Да-да, а еще ему страх как нравилось, что люди эти Дики как медведи и при этом безупречно опрятны и вежливы. Их хорошие манеры посрамили бы ньюпортского[160] светского щеголя. Каждая страна наделена душой – если знать, где ее искать, но для бездомных бедуинов их душа – это и есть их страна. Страна обширная – и бедуины заселили ее от края до края. Страна переносная – и Свиттерс чувствовал неодолимое желание следовать за нею – хотя бы до поры до времени.

Может быть, ему следовало бы остаться с бедуинами на неопределенный срок, посвятив свои умения и свою энергию поддержанию их образа жизни? В конце концов хан предложил ему одну из своих дочерей. «Выбирай любую из пяти», – сказал хан – гостеприимнейший из хозяев! – и Свиттерс интуитивно почувствовал, как те зарумянились под тонкими белыми покрывалами, а золотые монеты наголовных украшений тихонько звякнули, словно отозвавшись на трепет свадебного предвкушения. Подбородки их до самого основания носа украшали татуировки, а за трапезой каждая выдаивала молоко из овечьего соска прямо к себе в чай. Свиттерс попытался представить себе, каково это – жениться на такой девушке. Здесь его гипотетическая противовзросленческая сыворотка не понадобится; эти девушки уже привиты древней, генетически обусловленной евроазиатской плазмой – они нежны, и пылки, и любопытны, и игривы до могилы. Вы только вообразите себе любовную возню с двуногим, надушенным пачулями медвежонком каждый вечер, под луной, на коврах, что она своими руками соткала бы для его собственного черного шатра! Есть в этом нечто первобытное, и грозово-огненно, и безвременное, и чувственное, и загадочное, и откровенное!

И все же…

Она никогда не подаст ему на завтрак ничего, кроме йогурта; пиво, галеты и острый томатный соус из его меню вычеркиваются отныне и навеки.

Она никогда не станет обсуждать с ним «Поминки по Финнегану», даже в канун блумсберийского светопреставления.

И ни она, ни ее родня никогда не поймут его шуток; до конца его жизни любая острота, любая шпилька обречены пропасть втуне.

Они не поймут его шуток, даже если Свиттерс переведет их на арабский. Нет, бедуины вовсе не чопорны и унылы отнюдь. Когда они довольны, они улыбаются – очень часто, к слову сказать; и смеются тоже – но безобидным подтрунивающим смехом, почти неизменно направленным на действие либо предмет, скажем, на его трусы с мультяшными пандами, что в их глазах кажутся нелепостью. Непреднамеренный фарс приводит их в восторг, а вот отточенное остроумие столь же чуждо их восприятию, как закладная с фиксированным процентом. Комедия как таковая не является составляющей сознания ни бедуинов, ни многих других архаичных неевропейских народов.

Раздосадованный Свиттерс уже начал было думать, что Сегодня Суть Завтра до чего-то такого и впрямь докопался. Этот треклятый дикарь с пирамидальной башкой из джунглей Амазонки, этот пожиратель личинок, попиватель наркотиков, швыряющийся проклятиями направо и налево, – попал в самую точку, когда решил, что именно чувство комического – склонность к иронии, подтруниванию, каламбурам, сатире и шутливой игре словами и образами с целью вызвать смех – как раз и является самой сильной стороной европейца, его отличительным талантом, его уникальным вкладом в составную душу планеты.

И наоборот, величайшая слабость человека цивилизованного, его недостаток, причина его падения – это, пожалуй, его столь поощряемое техническим прогрессом и/или религией отчуждение от природы и от того спорного измерения реальности, что порой называют «миром духов»; причем в обеих этих сферах бедуины, кандакандеро и им подобные устанавливают связи с легкостью и пониманием – это своего рода заложенная в них способность и гармоничный дар. Сегодня Суть Завтра предположил некогда, что, если юмор цивилизованного человека (и воображение и индивидуализм, этот юмор порождающие) возможно было бы каким-то образом совместить с врожденной мудростью и опытом общения с иными измерениями человека первобытного, такой союз даст нечто воистину доселе невиданное и в высшей степени реальное – долгожданную консуммацию бракосочетания тьмы и света.