Свирепый босс наперстянки

— Елена, где ты была? И снова я не могла ответить. Он

повторил свой вопрос: — Елена, где ты была?

Его слова эхом отдавались в моей голове, становясь все громче и тише, жестче и мягче. Я не могла сформулировать ответ, не могла произнести ни слова

— Елена, зачем ты это сделала?

Я снова перевела взгляд на Таддео, но он больше не смотрел на меня. Вместо этого из-за стола на меня смотрело женское лицо, золотистые волосы рассыпались по плечам, а серо-голубые глаза были холодными. Татьяна держала цветок между пальцами, знакомый сиреневый цвет и роговидные лепестки сразу указывали, что это такое. Наперстянка.

Елена, — повторила она слишком злым и противным

голосом, зачем ты это сделала?

Я вздрогнула и проснулась.

Потребовалась секунда, чтобы мое тело сказало мне, что меня сейчас вырвет. Спрыгнув с кровати, я проскользнула в ванную и присела на корточки в ванне. Я прошла мимо туалета, но возвращаться было некогда.

Когда я прижалась лбом к прохладному кафелю, чувствуя дискомфорт от жгучей тошноты в горле, все, что я могла слышать, были голоса Татьяны, звенящие в моей голове.

Елена, зачем ты это сделала? Зачем ты это сделала?

Зачем я это сделала?

Тихое звяканье лаборатории успокаивало меня, а мои мысли становились все более и более дикими. Прислушиваясь к бульканью мензурки и хрусту порошка, мне удалось сузить круг своих мыслей, придать им правильное направление.

Я вертела термометр в пальцах, используя его, чтобы проследить невидимые ответы и теории в воздухе. Варианты сидели передо мной. Ни один из них не идеален. Но время заставило меня действовать, угроза окружающего мира заставила меня действовать.

И если уж быть до конца честной...Константин подтолкнул меня к действию не потому, что я так сильно хотела быть свободной, или потому, что я хотела взять верх. Нет, это было что-то совсем другое. Я потерла лоб, но заставила себя сосредоточиться, обдумывая варианты.

Во-первых, дайте Константину инструменты, которые ему нужны, чтобы разобраться во всем самостоятельно. Чтобы сделать это, я бы указала ему правильное направление, бросила бы несколько намеков, но уже было слишком много переменных, связанных с этой идеей. Если бы

Константин даже пришел к осознанию этого самостоятельно? Его преданность своей семье мог ослепить его от видения правды. Кроме того, как я буду намекать? Несколько лукавых замечаний или поймать ее на месте преступления? Но как я могу это сделать?

Во-вторых, ничего не говори, забирай свою свободу и уходи.

Я бы солгала, если бы сказала, что это не было заманчивым вариантом. Предоставив их самим себе, их собственным предателям, я мог бы сэкономить много горя и времени. В конце концов, эти люди не были моей семьей, и они

определенно не считали меня своей.Так почему же моя работа

заключалась в том, чтобы разгадать обман в их среде?

Но...какая-то часть меня физически не могла этого сделать. Я не знаю, куда делся мой эгоизм, моя расчетливая натура, но когда я воззвала к ней, чтобы она сделала меня апатичной, она отказалась отвечать.

Вместо этого мое сердце и внутренности физически болели при мысли о том, чтобы уйти, ничего не сказав. Оставив их в опасности. И последний, но не менее важный, третий и последний вариант.

В-третьих, — сказать Константину.

Первый вариант был слишком сомнительным, а второй

вызывал у меня физическое расстройство.

Но вариант третий...Если я скажу Константину прямо, он мне поверит?

Он мог реагировать на это мириадами способов.Он мог доверять мне, принимать доказательства и действовать так, как считал нужным, или же он мог считать меня лгуньей и обращаться со мной так, как обращаются с предателями братвы.

Мой язык скривился от этой мысли. Но вариант третий был единственным немедленным вариантом. Единственное, что могло гарантировать раскрытие правды.Я рисовала в воздухе столбики термометра, перебирала варианты. Преимущества и недостатки были отмечены галочками.

Я не считала себя человеком, который уклоняется от правды. Однако в этот момент я сделала бы все, чтобы поверить этой лжи, быть невежественной и блаженной.

Я никогда не была тем, кем была, когда меня обволакивали ложь и выдумки. Я бродила по этому миру, в котором родилась, могла видеть в темноте и точно знать, на что смотрю. Это было не то благословение, которое можно было бы получить. На ум пришло слово «наказание», вызвав целую тираду воспоминаний.

Сильный кулак моего отца, голова которого ударилась о стену; Пощечина моего дяди, моя щека горела; хватка Таддео, моя рука болела.

В глубине души, в своей первобытной жиже, я знала, что Константин никогда не поднимет на меня руку.

Но насилие было не единственным способом причинить мне боль. Я вдруг с ужасом осознала, что Константин не только держит мою свободу в своих руках, но и способен причинить мне боль. И одним движением он мог сжать кулак и разбить мое сердце вдребезги.