Свистать всех наверх

— Простите меня,— повторила она.— Я хотела извиниться за то, что произошло. Поэтому и пришла. Чтобы сказать вам это. О своем необдуманном поведении. Я не имею права судить других. Кроме того, я была просто не права. Дело в том, что я была... буквально в шоке. Увидеть, как людей убивают... Нет, нет, не убивают, с убийством всегда связаны гнев, возбуждение. Видеть, как этих людей казнят... Это не имело отношения к тому, о чем говорил сэр Артур,— «убей, или убьют тебя», нет. А после этого узнать, что человеку, совершившему казнь, на все наплевать...— ее голос неуверенно затих.

— Вам бы следовало уточнить количество убитых, дорогая,— сказал дядюшка Артур.— Их было трое, а не двое. Одного он убил незадолго до того, как вы появились у нас на борту. У него не было выбора. Но Филип Калверт не из тех, кого разумный человек может назвать убийцей. Ему действительно на них наплевать, как вы изволили выразиться, потому что, если бы это было не так, он сошел бы с ума. Другими словами, ему совсем не наплевать на все остальное. Он делает свою работу не за деньги. Он получает мизерную плату за свой уникальный талант.— Я мысленно отметил, что стоит напомнить ему об этом, когда мы останемся наедине.— Он делает это не ради удовольствия или, как говорят теперь, «для кайфа». Человек, который посвящает свое свободное время музыке, астрономии и философии, не живет ради «кайфа». Ему все не безразлично. Его очень волнует разница между хорошими и дурными поступками, между добром и злом, и когда это различие становится слишком большим, когда зло угрожает добру разрушением, он немедля предпринимает меры к восстановлению равновесия. И, может быть, это качество делает его лучше, чем кто-либо из нас, моя дорогая Шарлотта.

— Это еще не все,— вмешался я.— Я также знаменит своей любовью к детям.

— Прости, Калверт,— сказал дядюшка Артур.— Надеюсь, что ты не обиделся. Но раз уж Шарлотта сочла необходимым прийти сюда и извиниться, я подумал, что надо внести окончательную ясность.

— Шарлотта появилась здесь не только ради этого,— ехидно заметил я.— Если вообще это не было просто предлогом. Она пришла сюда из женского любопытства. Ей хочется знать, куда мы направляемся.

— Можно мне закурить? — спросила она.

— Только не чиркайте спичкой у меня перед глазами.

Она прикурила сигарету и сказала:

— Насчет любопытства вы правы. А как может быть иначе? Но мне не интересно знать, куда мы направляемся. Я это и так знаю. Вы сами сказали. Вдоль Лох Хурон. Я хочу знать, что происходит, что это за таинственные появления странных людей на борту «Шангри-ла», какая тайна скрыта за всем этим, настолько важная, что можно оправдать смерть троих людей за один вечер. Что вы здесь делаете, почему, кто вы, что вы. Я никогда не верила в то, что вы делегат ЮНЕСКО, сэр Артур. Теперь я знаю, что была права. Я думаю, что имею право знать больше. Я вас прошу об этом.

— Не говорите ей,— посоветовал я.

— А почему бы нет? — ответил дядюшка Артур.— По ее словам, ей пришлось оказаться в самой гуще событий помимо собственной воли. Значит, у нее действительно есть право знать больше. Кроме того, через день-два все это станет достоянием общественности.

— Вы не вспомнили об этом, когда пригрозили сержанту Макдональду отставкой и тюремным заключением за разглашение государственной тайны.

— Просто потому, что он мог все испортить, заговорив не вовремя. Леди, то есть Шарлотта, не имеет возможности этого сделать. Я не хочу сказать, конечно,— спешно добавил он,— что она вообще собирается это сделать. Абсурд. Шарлотта — наш хороший, верный друг. Надежный друг, Калверт. Она должна знать.

Шарлотта тихо сказала:

— Мне кажется, наш друг Калверт не испытывает ко мне теплых чувств. Может быть, его вообще женщины не интересуют.

— Интересуют. Я просто хотел напомнить адмиралу его собственную заповедь: никогда, никогда, никогда — я не помню сколько всего этих «никогда», кажется, четыре или пять,— никому ничего не рассказывай, если только в этом нет существенной или жизненно важной необходимости. В данном случае нет ни того, ни другого, ни третьего.

Дядюшка Артур закурил очередную сигару и не удостоил меня ответом. Его заповеди не действовали на случай конфиденциальных бесед между аристократами. Потом он произнес:

— Речь идет о пропавших кораблях, дорогая Шарлотта. О пяти кораблях, если быть точным. Не принимая в расчет нескольких мелких суденышек, которые тоже пропали или потерпели крушение.