Свистать всех наверх

Я ничего не ответил. Наш начальник, контр-ад-мирал сэр Артур Арнфорд-Джейсон, для перечисления почетных титулов которого не хватило бы целой страницы, доволен вовсе не будет. Мы втащили мокрую лодку на борт, сняли мотор и унесли все на бак.

— Достань два водонепроницаемых мешка,— сказал я.— Потом начнешь выбирать якорную цепь. Только постарайся делать это тихо — подними пал лебедки и проложи брезент, чтобы цепь не гремела.

— Мы отплываем?

— Это было бы самым разумным решением, но мы остаемся. Просто поднимешь якорь, а потом опустишь.

К тому времени, когда он притащил мешки, я уже упаковал лодку в брезентовый чехол. Снял с себя акваланг, балласт, водолазный костюм, специальные подводные часы с большим циферблатом, компас и глубиномер. Все это положил в один из мешков. Подвесной мотор засунул в другой мешок, борясь с искушением выбросить эту подлую штуку за борт. Конечно, в море подвесной мотор не помешает, но у нас уже был один — на шлюпке, висящей на корме, на шлюпбалках.

Ханслетт включил электрическую лебедку, и цепь медленно поползла вверх. Сама по себе лебедка работает почти бесшумно. Грохот при подъеме якоря происходит по другим причинам: когда цепь проходит через клюз, когда пал блокировки стучит по зубьям колеса, наконец, когда звенья цепи бьют по вращающемуся барабану. С клюзом мы ничего не могли поделать, но оказалось, что если поднять пал и обмотать барабан брезентом, шум становится совсем незначительным. Звук на море разносится очень далеко, но ближайшие к нам корабли стояли на якоре не меньше, чем в двухстах ярдах. Мы не стремились к близкому соседству с другими обитателями гавани. Чуть более двухсот ярдов до Торбея—совсем немного, но дно уходило вниз так круто по мере удаления от городка, что двадцать саженей было максимально возможной глубиной, с точки зрения безопасности, при длине цепи в триста шестьдесят футов.

Я услышал, как Ханслетт отключил лебедку.

— Якорь поднят. Теперь опускаем?

— Опусти пал на минутку, не хочу остаться без рук.— Я придвинул мешки к самому краю палубы, свесился с борта и привязал веревки, которыми были завязаны мешки, к якорной цепи. Когда веревки были надежно закреплены, я перекинул мешки через борт.

— Цепь держу, отпускай блокировку,— сказал я Ханслетту.— Будем опускать на руках.

Сорок саженей — это 240 футов цепи, и опустить ее руками — дело совсем нелегкое, особенно если учесть, что к началу этой процедуры я был далеко не в лучшей форме. Эта ночь вымотала меня окончательно. Шея болела ужасно, нога — невыносимо, и меня всего трясло. Я знаю много способов, как уберечь себя от простуды, но стоять в одном белье под дождем, на пронизывающем холодном ветру холодной осенней ночью неподалеку от Западных Островов — далеко не лучший из них. Но, наконец, работа была закончена, и мы смогли спуститься в каюту. Если кому-нибудь захочется узнать, что привязано к нашему якорю, ему потребуется, как минимум, глубоководное водолазное снаряжение.

Ханслетт открыл дверь салона, зашел внутрь, плотно зашторил тяжелые бархатные занавески и включил маленькую настольную лампу. Она давала мало света, но мы знали по собственному опыту, что ее не было видно через занавески снаружи. Меньше всего мне хотелось афишировать, что мы бодрствуем среди ночи.

У Ханслетта было узкое, мрачное, смуглое лицо с выдающейся челюстью, кустистыми черными бровями. Волосы густые и черные. Такие лица настолько выразительны сами по себе, что обычно лишены дополнительной мимики. Вот и сейчас лицо Ханслетта было абсолютно бесстрастно.

— Тебе надо купить другую рубашку,— сказал он.— У этой воротник маловат. Вон как шею натер.

Я прекратил обтираться полотенцем и взглянул в зеркало. Даже в тусклом свете настольной лампы на мою шею было больно смотреть. Она вся вспухла, покраснела, а в тех местах, куда впивались костяшки его пальцев, расплылись бордовые синяки. Яркий цвет и размеры синяков не оставляли надежды на то, что они могут пройти в ближайшее время.

— Он схватил меня сзади. Этот тип зря теряет время среди преступников. Ему бы не было равных на олимпийском помосте для тяжелоатлетов. Мне жуткоповезло. К тому же у него кованые ботинки.— Я повернулся и осмотрел свою правую икру. Синяк был больше моего кулака по размеру и блистал всеми цветами радуги. Посредине была глубокая царапина, из которой медленно сочилась кровь. Ханслетт смотрел на нее с интересом. .

— Не будь на тебе водолазного костюма, ты бы умер от потери крови. Давай я перевяжу тебе ногу.

— Мне не нужны повязки. Мне может помочь только добрый глоток шотландского виски. Не трать времени зря. Впрочем, извини. Лучше будет, если ты меня все-таки перевяжешь, а то нашим гостям придется ходить по колено в крови.

— Ты уверен, что у нас будут гости?