Свистать всех наверх

Села. На ней было то же немнущееся белое платье, волосы тщательно уложены, но большего сказать о ней было нельзя. Она старалась шутить, но по глазам ее было видно, что ей не до смеха. Эти карие, глубокие, мудрые глаза, которые знали все о жизни, любви и радости, глаза, которые сделали из нее когда-то самую популярную актрису своего времени, теперь светились тоской и отчаянием. И страхом. Теперь, после того, как она сбежала от своего мужа и его подручных, ей, казалось бы, нечего бояться, но страх в глазах был. С трудом угадываемый в темной глубине ее карих глаз, но он был. Я знал, как выглядит страх. Морщинки вокруг глаз и в уголках рта, которые появились естественно, когда она улыбалась — в те времена, когда она еще улыбалась, теперь казались следами, оставленными временем, страданиями, тоской и отчаянием на лице, никогда не испытавшем ни радости, ни любви. Лицо Шарлотты Скурас, без прежнего образа Шарлотты Майнер, как будто принадлежало не ей, а другому человеку. Усталое, немолодое, чужое лицо. Ей должно было быть около тридцати пяти, выглядела она куда старше. И тем не менее, пока она сидела в этом кресле, почти потерявшись в нем, художественная галерея Крейгмора меркла и переставала существовать.

— Ты мне веришь, Филип?—произнесла она устало.

— Зачем ты так говоришь? Почему я не должен тебе верить?

— Скажи сам. Ты ускользаешь, не хочешь отвечать на вопросы. Хотя нет, ты отвечаешь на вопросы, но я достаточно хорошо знаю людей, чтобы понять: ты говоришь мне то, что считаешь нужным сказать, а не то, что я хочу слышать. Почему это происходит, Филип? Что я сделала такого, что ты мне не доверяешь?

— Значит, я не правдив? Ну, положим, я иногда преувеличиваю. Может быть, даже иногда вру. Только в тех случаях, когда в этом есть необходимость, конечно. Такому человеку, как ты, я бы ни за что не стал врать.— Это было истинной правдой, кроме тех случаев, когда врать приходилось ради нее самой.

— Почему ты не стал бы врать такому человеку, как я?

— Даже не знаю, как сказать. Я бы мог сказать, что обычно не обманываю красивых, обаятельных женщин, которых высоко ценю, но ты можешь обвинить меня в натяжке, хотя и будешь не права, потому что это правда. Не знаю, может быть, это прозвучит как оскорбление, но я не хочу тебя обидеть. Я бы мог сказать, что мне больно видеть тебя, сидящей здесь в отчаянии, когда тебе некуда пойти, не к кому обратиться в тот самый момент, когда тебе это больше всего надо. Но боюсь, ты обидишься. Я бы мог сказать, что не обманываю друзей. Но это опять оскорбит тебя, потому что такие, как Шарлотта Скурас, не заводят дружбы с людьми, зарабатывающими на жизнь убийствами. Это нехорошо. Не знаю, что и сказать, Шарлотта, кроме того, что неважно, веришь ты мне или нет. Главное, ты пока веришь в то, что я тебе не причиню зла, и пока я с тобой, тебе никто больше не сможет ничего сделать. Хотя, возможно, ты и в это не веришь. В таком случае твоя женская интуиция больше не работает

— Она работает — как это вы говорите? — сверхурочно. Трудится, и в поте лица.— Карие глаза застыли, лицо ничего не выражало.— Я действительно думаю, что могла бы доверить тебе свою жизнь.

— А если я ее не верну?

— Она не так дорого стоит. Может быть, я сама не захочу забирать ее назад.

Она пристально посмотрела на меня, и в ее глазах больше не было страха. Потом перевела взгляд на скрещенные на коленях руки. Она так долго смотрела на них, что я тоже не выдержал и перевел взгляд туда же. Руки как руки, ничего особенного не заметил. Наконец, она посмотрела на меня с робкой вымученной полуулыбкой.

— Ты, наверное, хочешь знать, почему я пришла?— спросила она.

— Нет. Ты ведь уже говорила. Ты хочешь, чтобы я тебе рассказал всю эту историю. Особенно начало и конец.

Она кивнула.

— Когда я только начинала свою артистическую карьеру, мне доставались маленькие роли, но я знала, о чем пьеса. Сейчас, в этой пьесе, разыгрываемой в жизни, я тоже играю маленькую роль. Только на этот раз мне неизвестно ее содержание. Я выхожу на три минуты во втором действии, но не имею представления о том, что было до этого. Возвращаюсь еще на минуту в четвертом акте, но совершенно не знаю, что произошло между моими появлениями. И я даже представить себе не могу, чем все это может кончиться.— Она приподняла руки, ладонями вверх.— Ты и представить себе не можешь, как это мучительно для женщины.

— Тебе действительно неизвестно, что произошло до этого?

— Прошу тебя мне верить.

Я ей верил. Верил, потому что знал: это правда.

— Сходи в общую комнату и принеси мне то, что здесь называют освежающим напитком,— сказал я.— Слабею с каждым часом.

Она послушно встала и пошла за освежающим, которого мне хватило ровно на то, чтобы рассказать ей все, что она хотела узнать.