Свистопляска

– Дык, разбирайтесь. Я что, против?

– А я оснований не вижу для заведения дела. В лучшем случае, ещё один «глухарь» на себя повесим. С вас как с гуся вода, а нам – выволочка от начальства. Да и вообще, будем откровенны. Маленько вы тогда приняли? Было дело?

– Это врёшь. Двадцать лет уже не прикасаюсь.

– Ну допустим. Просто заработались, зашвырнули окурок куда попало. Чисто по – русски. А потом на реку пошли освежиться. И вышло, что вышло. Дальше «соображалка» заработала. Дом не застрахован, материальный ущерб никто не возместит. Если представить всё как поджог и повесить на пацаньё, с которым у вас напряги, можно кое-что поиметь. Прилетает наряд, их за шкварник в милицию. Родители, естественно, к вам: «Помогите, заберите своё заявление. Они у нас единственные-любимые, а им срок светит». Вы называете сумму. Детишки выходят на свободу к папе, маме. Вы покупаете новый дом в нормальном месте, подальше отсюда. Что ж, чисто по-человечески я могу вас понять. Каждый выживает, как может.

– Дааа, зря я сюда притащился. Думал, помогут…Старый дурак. Да и что за беда – домишко сгорел, халупа. Чё мараться-то?

Шамов облегченно вздохнул. Разговор получился даже короче, чем он ожидал. Снова мелькнула мысль о «крабовом» и рюмахе водки. Каждому – своё.

Николай вышел из отделения в чужой вечерний город. Идти ему было некуда.

Ночь после пожара он провёл в заброшенном доме деда Семёна. Из всей одежды осталась лишь та, в которой пошёл тогда на реку: рубаха, трико да башмаки. Нашёл в избе какую-то спецовку, тёртую-перетёртую. Расстелил на лавке, прилёг. Голова раскалывалась. Ещё утром у него были дом, сад, пасека. Во дворе играл Тимоха. Огонь унёс не только родное существо, но и память – фотокарточки Лиды, матери, друзей. В той же шкатулке лежали медали, его и деда Семёна. Были кое-какие сбережения, собирался покупать новый велосипед. А теперь – никого, ничего. Только едкий дым, пропитавший всё нутро, да перед глазами пламя мечется.

Тогда, на пожаре, он схватил горящую головёшку и кинулся к чужакам. Сердцем чувствовал – их «работа». Хотел всех поубивать. Ворвался в дом, а там – никого. Зассанные матрасы, срач, бутылки кругом. Смылись, мрази.

Николай занял у Степана-пасечника из соседней деревни пятьсот рублей, и утром рванул в полицию, на попутке. Думал, по горячим следам прижать сволочей. Написал заявление, потом три дня ждал вызова. Места себе не находил. И вот оно как обернулось – «не вижу оснований». Всё дед, ложись в могилу, помирай.

Николай пошёл по городским улицам, не зная, куда и зачем. Смотрел на прохожих – те либо не замечали, либо встречали холодным взглядом. «Как же так? Неужто совсем не осталось добрых людей? А может, если б знали, помогли?» Так захотелось, чтобы кто-нибудь хлопнул по плечу, сказал радушно:

– Что же, ты дед раньше молчал? Давай-ка присядем, всё вместе обмозгуем.

Он шёл и шёл, надеясь, вдруг, в самом деле, остановят. Начнут расспрашивать. Но городу было не до него. Вечер пятницы растекался по проспекту. Народ спешил в кабак, к телевизору, к холодильнику. Поздно вечером Николай добрался до семеновой избы. «Как дальше жить?» – задавал он себе один и тот же проклятый вопрос, и не находил ответа…

– Общий подъём! Советская власть пришла…

Николай с трудом продрал глаза. На него глядел какой-то мордатый мужик с усищами.

– Привет с большого бодуна! Как здоровьице?

– Тебе кого?

– Угадай…– усатый прошёлся по избе, заглядывая по углам. – Всё, отец, собирай манатки.

– На кой?

– Поди-ка сюда – усач подозвал к окошку. – Вон, видишь, бульдозер дожидается. Сейчас ещё три подъедут. Улавливаешь?

– Деревню что-ли ломать собрались?

– Реконструировать. Поэтому включай третью скорость и вали отсюда. В городе вашего брата много. Нальют, обогреют.

– Итит твою мать, ты за кого меня держишь? – Николай хватил кулаком по столу.

– Вот этого не надо. А то я добрый, добрый, но бью чисто. Одного раза хватает, не жаловались.

– Я здесь родился, жизнь прожил, а ты меня бульдозером…

– Не усугубляй, отец – скривился усатый. – Наше дело маленькое, пролетарское. Попробуй не сделать – за я..ца подвесят. А у меня дети растут, кто их кормить будет? Петя-сосед?

– Куда ж мне идти прикажешь? Дома нет, спалили. Видел пожарище?

– Да разуй глаза! Здесь разворачивается большая стройка. Усадьбу одному мажору будем возводить.

Николай рухнул на стул.

– Что ж это делается? Ведь сколько лет по-человечески жили!

Усач пожал плечами.

Половина пути пройдена. До соседней Рябиновки осталось четыре километра. Николай присел передохнуть. Хотелось курить как никогда, да вчера последнюю кончил. Машинально полез в карман. Пальцы погрузились во что-то колкое. Махра…В семёновой спецовке обнаружился и обрывок газеты. Николай развернул пожелтевший лист – «районка», от 20 мая 1971 года. Глаза пробежались по строчкам.