Свита падших богов: путь в Тир

— Чернозубый, — вступил в разговор еще один голос. — Ну чего ты заводишься? Поймаем мальца и придержим. Проявится господин Аполлинор — тогда с ним и потолкуем. И насчет того, что это и где, и насчет повышения оплаты. Чего ты от этого шеделя хочешь? Он и так вот сидит, скрючился…

Повисло молчание. Прервал его Чернозубый.

— Что-то я в толк не могу взять, Долговязый, — тихо и с явной угрозой в голосе сказал он. — Ты чего голос поднимаешь, когда не спрашивают?

Никто ему не ответил.

— Ты думаешь, ты у себя в своем арабском племени вонючем? Ты там, говорят, важным перцем был, да? Да не сговорился с местными…

— Чернозубый, ну чего ты? — попытался его кто-то урезонить.

— Молчать! Не с тобой говорю, Клешня. А с этим вот, который часто голос подавать стал, когда не просят. Уж не на мое ли место метишь?

Ненадолго воцарилось молчание.

— Чего молчишь?

— Ты ж сказал, не поднимать голос. Вот я и не поднимаю.

Азрику страшно хотелось выглянуть и посмотреть на говорящих, но он заставлял себя лежать смирно.

Внизу вдруг раздался смех.

— Ох, Долговязый, позабавил, — смеялся злой. — Хорошо сказал. Ладно, отдыхаем все. О делах ни слова.

Какое-то время доносились только звуки леса. Поднимался ветер.

— Сейчас бы к тетке Стилларии, — мечтательно сказал кто-то. — У нее как раз пара гречанок появилась.

— Так давно уже.

— Нет, ты не знаешь. Давно — это она с Крита привезла, а тут… белокожие, кудрявые…

— Ну, недели не прошло, как у тебя одна кудрявая побывала… только ты не особо рад был, а?

Внизу заржали.

— А чего вы смеетесь? Кто ж знал, что она царапаться начнет? Чуть глаза не лишился с этой куртийской змеей.

Азрик сжал кулаки. Все внутри него вдруг заледенело.

— И пришлось тебе кое-что другое в нее втыкать, — смеялись внизу. — Она от тебя бежала, ты за ней, а под ногами — ее же кишки. Умора!

— Ты, Долговязый, тоже не герой! Ту, с красными серьгами… Вы ее только вдвоем с Веревкой одолели. И огрела она тебя знатно…

— Ага, это тебе не девочки Стилларии, — отозвался кто-то.

— А мне нравится, когда брыкаются.

Азрик уже ни о чем не думал. Он подполз к краю своей клетушки и выглянул. Ему повезло — он смотрел из темноты, и лицо его было измазано пылью, его никто не заметил. А он заметил всех.

Большой, властный, с черно-белой бородой и злыми глазами. Волосы поддерживает кожаный ремешок. Чернозубый.

Длиннорукий, длинноногий, быстрый, с бритой головой и темной бородкой, с острыми недобрыми глазами. Долговязый.

Молодой, плотный, медлительный, неопрятный, весь какой-то мятый, с большими кулаками. Кудра.

Невысокий, молчаливый, с вечно полуприкрытыми глазами, с длинным синим шрамом во всю щеку, одно плечо выше другого. Рушка.

Пожилой, с седой бородой и усами, с шишкой на шее, на левой руке не хватает половины пальцев. Клешня.

И, наконец, тощий, горбоносый, с впалой грудью, с пушком на щеках и подбородке. Пульций.

Они сидели, поминали старое, смеялись и переругивались, а сверху на них смотрел мальчик, которого они оставили без матери и без родного племени.

* * *

Старые храмы бывают разными. Иные старятся достойно: даже через много лет после того, как в их алтарях последний раз разжигали огонь, есть что-то благородное в их облике.

Иные ветшают и рушатся так, что от них остается лишь груда камней.

Иные меняют свой облик.

Храм, в который вошел Папсуккаль, когда-то просто исчез. Он был воздвигнут на крутом берегу маленького горного озера, в одно из половодий его основание не выдержало и он целиком ушел под воду. Редкий случай — практически не разрушившись. И сейчас, почти нетронутый, он стоял скрытый от всех глаз. Тиной покрылись его полы и колонны, меж алтарей плавали рыбы, медные изваяния зеленели и покрывались причудливыми наростами.

— Ну и выбрал ты место, Дагон, — с деланной веселостью сказал Папсуккаль. Его собеседник развалился на заплесневелом троне. В его правой руке, похожей то ли на щупальце, то ли на плавник, покачивался тонкий жезл. И он молчал.

— Впрочем, ты всегда имел слабость к воде, — продолжал он, озираясь. — Помнишь, ты гостил у меня, и мы спускались на дно Тигра?

— Кто ты?

Голос существа, сидящего на троне, был глубок. Вокруг него кружились рыбки, словно исполняя какой-то танец.

— Я же тебе сказал. И ты должен меня помнить! Я — Папсуккаль! Глашатай великого Ашшура!

— Ашшур… это было давно. Так давно. Их боги давно рассыпались в пыль. Забвение окутало их…

— Ну, не всех. Как видишь, я жив.

— Жив, — Дагон наклонил голову. — Что это значит — жив? Тебя помнили, о тебе слагали песни и гимны, тебя чествовали на храмовых праздниках и шествиях?

— Нет, — нетерпеливо сказал Папсуккаль. — Нет и еще раз нет. Мы, Ашшур… ну да, мы пали. Но, как видишь, я жив и здоров. И у меня есть кое-что для тебя!

— Забвение, — не слушая его, медленно проговорил Дагон. — Какое сладкое слово. Расскажи мне, каково оно?

— Дагон, хватит! Встряхнись. У меня — очень и очень важные новости. Они тут все могут перетряхнуть!