Свобода

— Я его восемь месяцев не пересматривал, — сказал Бергер. — И сейчас делать этого не собираюсь. Все слишком быстро.

— Но вы можете хотя бы о нем рассказать?

Молчание. Потом неохотное «да».

— Она стоит у панорамного окна в аэропорту, — медленно начал Бергер. — Мне удалось идентифицировать самолет у нее за спиной. Это аэропорт Брюсселя. Я установил точное время. Если она улетела оттуда, то точно не по своему паспорту. Значит, возможны два варианта. Первый — она вовсе не улетела. Второй — она улетела, но с фальшивыми документами. Поскольку никаких финансовых следов мне найти не удалось, скорее всего, она воспользовалась фальшивой кредиткой. Ну, или просто наличными.

— И что говорит Молли на видео?

Бергер закрыл глаза, с силой надавил пальцами на веки.

— Немного.

Рита Олен с улыбкой подалась вперед.

— Понимаю, — сказала она.

— Что вы понимаете?

— Что вы помните запись наизусть. Что она сказала?

Бергер тяжело вздохнул, тоже наклонился вперед, нависая над столом. Оказавшись лицом к лицу с Ритой Олен, он медленно процитировал, глядя ей в глаза:

— «Я знаю, что ты планировал наше будущее, Сэм. Знаю, что ты хотел, чтобы мы работали консультантами по безопасности в этом эллинге, который для меня не более чем отрыжка прошлого. Я не могу, Сэм, просто не могу. Мне необходим покой. Возможность поразмыслить, прийти в себя. А потом посмотрим, сможем ли мы встретиться снова, все вместе. Постарайся успокоиться. Тебе тоже нужно остыть, помни об этом».

— Все вместе, — повторила Рита Олен.

Бергер фыркнул.

— Думаю, только это «все вместе» и удержало меня от того, чтобы окончательно спиться, — сказал он.

Олен снова откинулась на спинку дивана, что-то записала.

— И как вы это трактуете? — спросила она.

— Так же, как и вы, — ответил Бергер. — Конечно, «все вместе» может означать «ты, я и Дезире Русенквист», это наша старая команда, но скорее всего это, черт возьми, означает «ты, я и наш ребенок». Мне очень хочется в это верить.

Рита Олен кивнула. Слегка улыбнулась. Сделала пометки в блокноте.

— Только вы можете это знать, — сказала она. — Вы много думали о ребенке?

— Он же в ее теле.

— Это не ответ.

Бергеру показалось, что он весь сжался. Съежился.

— Да, я много думал о ребенке, — сказал он.

5

Ночь. Штиль. Все вокруг замерло, как на фотоснимке.

Прямая улица стрелой протянулась между плотно стоящими домами. Уличные фонари пятнами выхватывают из темноты одинокие припаркованные автомобили по обе стороны дороги. Время года — неопределенное. Ясно только, что царит ночь. Ночь в ближнем пригороде.

Через редкие щели — в шторах, жалюзи, гардинах — струится слабый свет, это свет таких разных царств людей, страдающих бессонницей или боязнью темноты.

Все неподвижно. Полное безмолвие. Отдых и покой.

Для всех, кроме Нади. Она не отдыхает. В зеркале заднего вида она встречает свой взгляд.

Сколько всего он вмещает…

Не отводя взгляда, она шарит рукой по пассажирскому сиденью фургона. Парадоксальная уверенность на короткий миг отражается в ее карих глазах, когда пальцы скользят по металлу. Взгляд из-под черной шапки с отворотом смягчается.

Она теребит колье в форме восьмых нот, видит в собственных глазах всю свою жизнь. Видит детство, бедное, но живое, густой загадочный лес, вкусные бабушкины блины, незабываемые часы у фортепиано, видит маленькую певчую птичку словно со стороны. Потом видит продолжение: фабрику, монотонную работу, тоску, смертельную опасность. Видит мечту, рай, который внезапно оказался совсем рядом — только руку протяни. Она видит, как направляется туда.

Видит и ад. Но туда нельзя. Лучше не надо.

Возвращаться в те годы. Они погребены слишком глубоко в памяти.

Те годы, что она провела здесь. Потерянные годы.

Все решится в это мгновение, на этой улице. В тот миг, которого так ждет Надя.

Время идет.

Справа от фургона в свете фонаря мелькает силуэт собаки. Надя сидит неподвижно, невидимая для всех, поглаживая металл кончиками пальцев. В световом пятне появляется хозяйка собаки, женщина с коротко остриженными светлыми волосами, в кожаной куртке и джинсах. Когда собака дергает поводок, на запястье женщины обнажается фрагмент татуировки. Ротвейлер останавливается, чтобы обнюхать переднее колесо, и татуировка снова скрывается под рукавом куртки.

Теперь Надя изо всех сил сжимает в руке металл, готовая поднять пистолет и направить его на пассажирскую дверь.

Женщина тянет за поводок. Тоже сильно. На руке отчетливо видна татуировка. Сердечко. Пронзенное стрелой имя «Сэм». Капелька крови. Кровоточащее сердце.

Надя поднимает пистолет, направляет его на женщину. Между ними не больше метра.

Это могло бы стать последним мгновением.

Но ротвейлер устремляется вниз по улочке. Уводя за собой хозяйку.

Надя выдыхает, опускает плечи. Вновь тишина и покой вокруг.