Свобода

Своевременно уловив, откуда дует денежный ветер, он взялся осваивать новомодный параплан – управляемый парашют, стартующий с земли. Сей летучий муж, имея в подмосковном "Туристе" двадцатисекундный полет на трехметровой высоте, потерял от восторга бдительность и приземлился с переломом обеих ног и правой ключицы. Отныне два месяца из трех он проводил в больницах: сперва наращивал недостающие кости, затем пытался излечить тромбофлебит, – благо львиную долю расходов пока принимало на себя спортивное общество, в котором он состоял. Их сын как-то незаметно для меня вырос и уже заканчивал школу.

Прослушали сводку погоды. Потепление. Совсем я забыл об опасностях, подстерегающих здесь: не стоило садиться на диван – свитер тут же покрылся кошачьими шерстинками. Это не счистишь щеткой, нужно снимать по одной. Я чертыхнулся:

– Сколько их у тебя?

– Кошек?

– В последний раз было три. Все живут?

Она сокрушенно вздохнула:

– Нет, пропали. Вот один Рыжик остался. Потому что первый этаж!

Даже если берешь домашнюю, она рано или поздно соображает, что можно уйти. Пару недель еще возвращаются – и все. Наверное, их отлавливают. И я, конечно, на будущее зарекаюсь. А без них скучно…

Кот, когда она взяла его под передние лапы и чмокнула в нос, отворотил морду и сдавленно вякнул.

– Рыжик у нас еще девственник, еще маленький… А иногда Уголек меня навещает. Он из подвала. Тоже юноша – проныра ужасный. Я его подкармливаю.

Квартира выглядела запущенной. Похоже, после травмы отчима всем и все тут окончательно стало до лампочки. Только часов прибавилось. Мать не то чтобы коллекционировала часы, но почему-то именно интересный будильник, или конструктивистский настенный механизм, или ходики под старину привлекали ее в универмагах в первую очередь. Время на каждом циферблате свое – обслуживать это хозяйство, регулярно заводить и менять батарейки руки у нее уже не доходили. Я спросил, где брат.

– Утверждает, что на подготовительных курсах. В институте. Не стану ведь я его караулить?! Я съездила, узнала: действительно там занятия, с шести до девяти. И он в десять как штык дома. Но все равно у меня сердце не на месте. Мне кажется, он курить начал. Видимо, он чем-то заедает, но от одежды потягивает табаком.

– В шестнадцать лет все покуривают, – успокоил я. – Ерунда. А какой институт?

– Сам выбрал. Автодорожный. На "Аэропорте", прямо рядом с метро.

Я сказал:

– Замечательный выбор. Кто не мечтал проехаться на катке по горячему асфальту, у того не было детства.

– Не ерничай. Там конкурс небольшой; по его словам, достаточно сдать без двоек. И военную кафедру не отменили. Да господи, в какой угодно, лишь бы поступил. В армию разве можно сейчас? Куда их завтра пошлют, с кем воевать? Телевизор включать страшно…

– Так у него еще год в запасе. Провалится нынешним летом – пройдет следующим. Потом, институт – не единственный способ. Тем более теперь и после институтов гребут за милую душу…

– Но все-таки отсрочка… Бог даст, за это время как-то вокруг образуется. И уже офицером… О чем ты говоришь – не единственный? Не в психушку же ему ложиться!

– Ну, в психушку, да, – согласился я, – хорошего мало. Но можно, например, по сердечной линии или там по сосудистой – комиссуют по всяким статьям… Найти знающего врача, заплатить. И пусть пишет ему обращения, обследования, диагноз такой, чтобы трудно проверялся, – тогда и в госпиталь его вряд ли направят. Чем раньше начнете, тем вернее.

– И где я должна искать этого врача? – Тон у нее стал надменный, будто я предлагал что-то неприличное.

– Да у тебя полно подруг! Потормоши их. Человек через третьего знаком со всем миром.

– По-твоему, я способна просить о таких вещах?! Способна где-то под столом передавать деньги за подлог?! Как ты себе представляешь?.. Это ведь… унизительно! Будь у меня деньги, мы бы скорее наняли репетиторов. Институт – по крайней мере честный путь. А мухлевать я не собираюсь и ему не позволю.

– При чем тут честный – нечестный? Что, преступление, если человек не хочет, чтобы государственная машина безо всякой вины, силой, задарма отбирала у него два года жизни? Не желает подвергаться издевательствам. Отказывается убивать, отказывается быть убитым…

– Отказываться можно по-разному.

– Ах, по-разному! То есть открыто, смело, благородно – так? Но тебе ведь известно, чем это грозит. Так поступают, да. Верующие.

Допустим, кадровые военные, когда совесть не позволяет выполнять приказы, – одним словом, люди, сознательно отважившиеся на поступок. Я таких уважаю. Может быть, больше, чем кого-либо. А от восемнадцатилетних мальчишек, которые просто пытаются избегнуть бессмысленности и насилия, не слишком ли многого ты требуешь?

– Но страны без армии не бывает! Не заставляй меня повторять прописные истины. Значит, кто-то должен служить! А тебя послушать – и ясно, за что москвичей всюду ненавидят. У вас даже тени понятия нет о таких вещах, как гражданский долг, о том, что, в конце концов, просто первая обязанность мужчины – отстаивать, если нужно, интересы своей родины и своего народа.