Свобода

(Андрюха, ты ведь знаешь меня как никто другой. Ты можешь растолковать мне, что не так с моей жизнью? Где, в чем, когда умудрился я сделать такую ошибку, что вот теперь намертво стиснут, словно приготовлен к трепанации черепа, и ни черта не осталось - ни злости, ни любви, ни стремления вырваться, и самый ход времени обдирает меня, как наждак, - а Бог сторожит и за все это приведет на суд, а я понятия не имею, в каком направлении выкарабкиваться?..)

Он повесил куртку в прихожей. По полу, за ремень, приволок оттуда свою сумку и объявил:

- Полбанки "Кубанки". Годится?

На зеленой пробке-бескозырке я прочитал: г. Мозырь. Беларусь.

- Столица Кубани, - сказал я. - Где ты ее брал?

- Здесь, на вокзале. Да я проверил.

- Она же запечатана...

Андрюха перевернул бутылку горлышком вниз.

- Видишь пузырики?

- И что?

- Стало быть, не вода.

Я поднялся и вымыл две чашки. Показал: пакет с рисом - на антресоли. И масло, если не найдет здесь. Руки-ноги подчинялись неплохо, но скорее по закону, нежели по благодати.

- А мясца? - спросил Андрюха.

Я развел руками:

- Извини...

Тогда он поковырялся в сумке еще и достал большую банку китайской тушенки.

Засыпал рис в кастрюлю.

- Все, поехали! - Мы чокнулись. - За встречу!

Водка, разумеется, была дрянная, сивушная. Но почти сразу мне стало легче.

- За встречу и с Новым годом! - добавил Андрюха.

Пару недель тому назад уже приходила с шампанским моя дама сердца, и соседи наверху до утра плясали. Я подумал, что сейчас - это какая-то шутка, соль которой понятна в неизвестном мне контексте. Андрюха, однако, потребовал включить радио, поскольку вторую намеревался выпить непременно под куранты. И на мое недоумение: с какой стати? - терпеливо разъяснил: сегодня - тринадцатое. Тринадцатое января.

Новый год. Старый.

Я поведал ему, что приключилось с моим "Альпинистом".

Мы были похожи с Андрюхой: ростом, типом лица, неуклюжестью. За годы нашей дружбы нам не раз случалось совершать синхронно и независимо одинаковые оплошности: скажем, сидя за одним столом, опрокидывать на себя стаканы с вином или чашки с чаем. Он отличался пристрастием к костюмам и галстукам, опрятной формой бороды и наличием на носу несильных очков в элегантной оправе. Еще рядом счастливых качеств. Он любил вещи, и вещи отвечали ему взаимностью: хорошо служили и попадали в руки всегда к месту. Когда я отваживался дарить женщинам не конвертик с деньгами, а что-нибудь по своему выбору, то сначала обыкновенно вдвое переплачивал, а потом выслушивал едва замаскированные упреки в невнимании к их стилю и чуть ли не купеческом чванстве: они предпочли бы подарок пусть не столь дорогой, но в пандан не моим, а собственным представлениям о себе. А он уже утром носил в кармане именно такое колечко, какое любимая девушка вечером опишет как предмет своей мечты. Со временем это накрепко приросло к его образу, и специально обыгрывать подходящие ситуации, что прежде доставляло ему великое удовольствие, он все чаще попросту забывал.

Андрюха залез в сумку в третий раз и протянул мне небольшой, приятно увесистый приемник. Я повертел его в руках. Приемник назывался "Родина" и был куда совершеннее устаревшего моего: имел короткие волны, выдвижную антенну и ручку точной настройки.

- Ты держи его у себя, - предложил Андрюха и пихнул сумку ботинком. Отдашь мне летом, перед полем. Собрал вот свое добро на работе, а домой никак не доеду. В конторе жаль оставлять, сопрут.

Я засмеялся.

- Андрюха, - сказал я, - ты единственный человек, кого мне по-настоящему хотелось видеть.

Мы поймали "Маяк" и выяснили, что Андрюхины часы стоят, а полночь давно миновала.

Ужин был съеден, водка кончилась. Андрюха вел к тому, что не худо бы усугубить. Я признался, что советских денег у меня нет совсем. Он порылся в портмоне, глянцевая поверхность которого, отражая лампу под потолком, пускала в тень зайчика, но не набрал и половины ночного тарифа. И тут я вспомнил, что в хозяйственном шкафчике над ванной натыкался на плоскую коньячную бутылку с жидкостью желтого цвета, в которой по запаху определил что-то спиртовое - может быть, политуру.

- Давай сюда! - обрадовался Андрюха. - Неси на пробу! - И принюхался к бутылке, как заправский химик, ладонью нагоняя на себя пары.

- Спиртом-то пахнет? - спросил я.

- Пахнет, - сказал Андрюха. - Будто куры насрали. Это хоть для чего использовали?

А мне по старой памяти еще всюду ладан мерещился: только не густой, распространившийся уже по всему храму дух, но аромат чуть горьковатый, смешанный с запахом раскаленного угля - в первое мгновение, как бросишь зерна в кадило.

- Не представляю. В технических целях. Хозяин вообще не пил...

- Болел, что ли?

- Нет, почему... Просто не хотел, не любил. Дорожил ясностью ума.

- Ну, не знаю, - сказал Андрюха. - Ладно, сейчас сделаем с ней чего-нибудь.

Давай марганцовку. Есть марганцовка?

В аптечной скляночке, потемневшей от наслоений липкой пыли, была трещина: