Свобода

Днем, в тишине и покое, я изучал обнаруженный среди Андрюхиных вещей "Лонгмановский словарь новых слов английского языка". Помимо Джека Лондона только одно сочинение Андрюха точно дочитал до конца - роман Куваева "Территория", об открытии золотоносного района на Чукотке, и называл его "библия геолога". Однако имел странную манеру возить с собой самые неожиданные книги. Раз он прислал мне посылку из Коми АССР. Я думал красная рыба. Оказалось - три тома Лейбница, на их обложках и обрезах поселилась плесень и остались следы долгого пребывания в сырой палатке.

Словарь зачаровал меня с первой же статьи: ""Эйблеизм" - несправедливая дискриминация в пользу здоровых людей". Приводились газетные выдержки, поясняющие понятие. Если на вакантное место на строительных, скажем, или дорожных работах из претендующих одновременно амбала и доходяги предпочтение отдается амбалу, то Британская рабочая партия, профсоюзы и вся прогрессивная общественность протестуют против подобного положения дел.

С каждой страницей становилось все интереснее. Я узнал, что "репдофилия" - не сексуальное извращение, а коллекционирование прогулочных тростей. Что современные англичане, желая обозвать соотечественника дураком, обычно используют то или иное жаргонное обозначение вивимахера. Что люди, именуемые "сэрвайвалистами", "выживателями" (я припомнил аналогию: "эскейпист", "избегатель" - профессия Гарри Гудини), не ставят своей целью просуществовать, например, год, ниоткуда не получая ни пенса, или с коробком спичек, пачкой соли и топором продержаться недельку в глухом лесу (во времена моего студенчества была мода на такие походы), но всего лишь обзаводятся экзотическим холодным оружием: самурайскими мечами, стреляющими ножами, "звездочками смерти", - с которым и репетируют непрестанно, чаще всего прямо на городских улицах. Внимание граждан Объединенного Королевства было приковано к этому движению, когда 19 августа 198 7 года его представитель, некто Майкл Райэн, убил шестнадцать человек, после чего зарезался сам.

Я лежал, читал, говорил сам с собой. Если, задумавшись, расслаблял глаза, буквы отрывались от листа и повисали в пространстве. Книги не горят, сказал один раввин, наблюдая аутодафе, горит бумага. А буквы улетают и возвращаются к Богу.

Иные слова тронули меня икренне. Особенно "урсофобия" - боязнь медведя. И не тем только, что живо напомнило о сгинувшем друге. Откровенной избыточностью, происхождением из пресыщенности - словно отрыжка на пиру.

- Медведя, - спрашивал я у словаря, - не испугается только круглый вивимахер; зачем же специально называть?

И книга презрительно отвечала из-под черной обложки: вахлак! Если с какой-нибудь стороны реальность поддается делению, сюда обязан направлять свои усилия интеллект.

Чем добросовестнее дробят мир ум и язык, чем тоньше пленочки, на которые они расслаивают его, чем полнее каталоги и длиннее перечисления тем надежнее скованы демоны, тем легче убедить себя, что мир человеку по мерке, благоволит ему и пригоден для достойной жизни. Даже твой дед, проходивший через ночь, догадывался об этом. А здесь - Англия!

"Лингвистические пуристы, возражающие против сложных слов типа "телевизор", этих смешанных браков, где сочетаются греческие и латинские элементы, несомненно предпочли бы форму "арктофобия", ибо по-гречески медведь - "арктос"".

Значит, Арктика - это страна медведей? А Чехословакия - страна слов Чехова?

В самом начале февраля пробившееся солнце, голубые небеса соблазнили меня на большую прогулку в город. И город удивил меня, разозлил, даже напугал. Не знаю, кто из нас за последние месяцы изменился сильнее, - но мы уже не подходили друг другу.

На свежий взгляд сделался он катастрофически грязен, и толчея выросла невыносимо.

Позакрывались недорогие забегаловки, где можно было, не вступая в заметные расходы, съесть кекс "Столичный" или калорийную булку и согреться стаканом кофе. В кинотеатрах отменили дневные сеансы, устроив в залах биржи, а в фойе - торговые ряды. Гаванская сигара, которой я любил иногда умерить душевный раздрай или же, напротив, подчеркнуть внутреннюю тишину, стала мне окончательно не по карману.

Домой я приплелся на закате, усталый, яростный и голодный, раздумывая над тем, что время способно портить не только единичные вещи, но целые их роды и типы сочетаний.

Андрюха сидел верхом на стуле перед длинным деревянным ящиком, выкрашенным в тусклую зелень и окованным двумя железными полосами. Ящик походил на кофр от гиперболоида инженера Гарина. Я сказал Андрюхе, что отберу у него скопированный недавно ключ, если он не будет снимать в квартире ботинки. Ясное дело, он пропустил мою угрозу мимо ушей. Он торжественно заявил:

- Все! Лопнуло мое терпение! С пятого числа - уволен по собственному желанию. Уже оформили, осталось бегунок подписать. Но денег представляешь - не дают. Они говорят, я им должен чуть ли не больше, чем мне получается под расчет...

- Это каким же образом?

- Ну, была когда-то касса взаимопомощи... Хоть бы напоминали...

- Заметь, я напомнил - насчет ботинок...