Свобода

– Это уже политика. Любишь ты родину или нет, и как ты там ее любишь, в какие места – это личное дело каждого человека, а когда начинаются разговоры про то, кто какой патриот, это уже политика. Что, не согласна со мной?

– Согласна. Мы с тобой два циника… – Аня берет с пола бутылку, делает глоток. – Не жалеешь, что ушел из газеты? Сколько уже, полтора месяца?

– Да, почти. И нет, не жалею. Зарплата больше, работы, в сущности, меньше, и работа… хотел сказать – интереснее, но не знаю…

– А твой новый босс – что про него думаешь? Обычный шарлатан?

– Не знаю. Может быть, может – нет. Хотя в политике лучше всего быть шарлатаном.

* * *

Ждан берет пульт, переключает канал, находит новости. На экране – шахтеры на Горбатом мосту у Белого дома.

– Как в девяносто первом бастовали, так и сейчас бастуют. Ничего не изменилось, получается, только хуже стало: людям по году не платят зарплату. Нет, вы можете себе такое представить – год жить без зарплаты? За что они живут? Почему они давно не начали бастовать? Или думали, что если политические требования, как тогда, то можно, а из-за денег вроде как стыдно? А вообще, девяносто первый год – это был принципиальный момент. Тогда были упущены огромные возможности. Надо было резче действовать, жестче. Запретить компартию сразу, рассекретить архивы, как в Восточной Европе, провести тут же новые выборы в парламент, а то получился абсурд – страна новая, а парламент еще советский… Поэтому и возник октябрь девяносто третьего… Хотя с Ельцина вины никто не снимает…

В дверь стучат.

– Войдите! – кричит Света.

Дверь открывается, входят два парня в шмотках «кислотных» цветов, с крашеными волосами.

– Нам нужен Сергей Александрович… Мы общались по телефону.

– Да, это я, – говорит Ждан. – Я помню. Пойдемте в кабинет, поговорим. Андрей, ты тоже присоединяйся…

– Мы предлагаем провести рейв-парти… ну, в смысле, вечеринку, – говорит чувак. – Схема стандартная, все так работают: ваша партия оплатит площадку, гонорары промоутерам – то есть нам, – гонорары диджеям, прочие организационные расходы, а потом вы получите пятьдесят процентов от кассы…

– Почему пятьдесят? – спрашивает Ждан.

– Стандартная схема…

– Понятно. А как вы узнали про нас и почему решили обратиться?

– Реально сказать? Проходили мимо, увидели табличку… Мы здесь живем неподалеку. Вообще, политикой мы не слишком интересуемся, но посотрудничать мы не против…

– Понятно. Наше встречное предложение будет такое: все, как вы говорите, только мы получаем сто процентов от кассы…

– Как это – сто?

– Вы ведь получаете фиксированный гонорар, не правда ли?

– Ну да…

– Плюс, все организационные расходы – на нас, правильно?

– Правильно.

– Какие тогда еще вопросы?

– Ладно, мы подумаем…

* * *

«Волга» едет по Садовому кольцу. Ждан сидит рядом с Геной, я – сзади. Мелькает витрина антикварного магазина.

– Вот скажи, Андрюша, как ты думаешь, почему люди любят антиквариат? – Ждан поворачивается ко мне. – Почему они любят окружать себя старым, затхлым барахлом, да еще и платят за это огромные деньги? Кто-то просто однажды решил, что он представляет какую-то ценность, и все на это клюнули…

– То же самое происходит с современным искусством, – говорю я. – Нарисует художник какую-нибудь абстракцию, и она продается за десятки или сотни тысяч долларов. Потому что какие-то критики и кураторы решили, что это жутко концептуально, а значит, стоит таких денег. А тем, у кого они есть, в принципе, наплевать…

– Ну и о чем все это говорит? Об относительности абсолютно любых ценностей. Получается, важно не то, что создается, а то, как это подается…