Свобода

— Я вот и вспомнила, слушай… что скоро… А? Так когда же?

— Двадцать четвертого.

— Тьфу, конечно! Мы ж с тобой рядом! Ты помнишь, как мы отмечали однажды твой день рождения? А? На Десне? И костер жгли, помнишь? И прыгали через пламя? Не «через», а «сквозь», ты помнишь?! А ты помнишь, что мы подарили тебе? Мы с Игорем? Мы подарили тебе ожерелье из маленьких бубликов! До колен! Неужели не помнишь? Ну да, конечно! Ты помнишь? У нас на другой подарок тогда не хватило денег… Но все были в диком восторге! Нет… Мы все-таки молодцы. Мы все-таки многое, Галя, успели тогда, ничего не скажешь. Теперь хоть есть на что оглядываться… А сколько лет нам сейчас исполнится? А, Голубка? Подарки небось нам теперь другие делают, но только…

— Сколько он денег здесь просадил? На нее? Знаешь? — врезался Гарик.

— Здрасте! — откликнулась я. — Ты чего считаешь чужие деньги?

— Мне исполнится тридцать лет. Круглая дата, — не слушая нас, сказала Голубка.

— Жутко выговорить! Старухи мы… Но ты ведь отметишь, а, Голубка? Как ты отметишь? А я, ты знаешь, я еще в Киеве буду…

— Ты это правильно, между прочим, сказала, — опять перебил меня он и подался вперед, многозначительно выставив палец. — Но она вот — не просто старуха. Она старая бэ. — Он выпрямился. — И Лешка об этом узнает. Со временем. Уж я позабочусь!

Голубка молчала.

— Да что же это такое! — взмолилась я.

— Сейчас услышишь. Я заставлю ее. Мы сейчас посмотрим спектаклик. Сейчас она будет все выкладывать как миленькая. Рас-ска-зы-вай!! — отчаянно вдруг завопил он и замотал, как бешеный, головой.

Стало тихо. Он сорвал себе голос и бросил голову вниз, к коленям, где она, безвольная, продолжала мотаться из стороны в сторону… Голубка потянулась к моим сигаретам. А я осторожно двинула его бокал.

— Ты не пьешь… Мы ведь тебе налили. Ты забыл?

— Я пью! — промычал он гулко, поскольку его голова по-прежнему низко висела, раскачиваясь. — Я пью… Я уже пил сегодня.

— А вчера? — спросила Голубка.

— И вчера я пил! — паясничая, прощебетал он. Он ожил — так неожиданно. — И вчера пил! Ты не хочешь рассказывать? Ты не можешь. Ты молчунья у нас! Не надо. Я, я расскажу! — Он, щебеча, в возбуждении стал потирать руки. — Давайте я расскажу! — повторил он. И так поглядел на нас, будто взялся нас выручить. — Эх и дела! Прихожу это я — к себе домой… — тут обратился он уже лично ко мне, с расстановкой, даже причмокнул. — Прихожу это я… К себе домой! Не ночью, нет!.. все это днем… когда ей положено быть на работе! Открываю дверь своим ключом, вхожу и… бог ты мой! Все дома! Мадам в халатике на голое тело. А фраер твой — совсем по-домашнему. В одних трусах!

— Неправда. Ты тогда был пьян. Игорь был не в трусах. А в джинсах. Но без рубашки, потому что стояла жара. А почему ты не хочешь сказать о себе? Почему ты был не на работе?

— Я отпросился!

— Ты отпросился?

— Я отпросился, да, я отпросился! Я как чуял! Представляешь себе картинку?! Эту парочку голубков?! Она-то голубка у нас, известно! Но и твой благоверный… чем не голубь? Перекрестить бы его — в голубка!.. Голубок-утешитель! Парочка голубков!

— А мне надоело! — очень громко, холодным голосом диктора на вокзале сказала я. Это было жестоко с моей стороны, но что уж поделаешь. — Мне надоело, — сказала я. — Что такое? Реставрация прошлогодних скандалов? Не пойму. Это спектакль. Для кого, для меня? Тебе захотелось мне сделать подарок? Дорогой подарок, не спорю, великодушно…

Я его предавала. Он смотрел на меня, не веря, и умолял глазами не портить игру.

— Но совершенно впустую! — я была непреклонна. — Я таких подарков не принимаю. Извини.

— Я пойду приготовлю чай, — сказала Голубка и вышла из комнаты.

— И чего это ты пришел сюда в такой поздний час? Ты ведь здесь не живешь. Смотри, уже скоро двенадцать… Тебе хозяйка явно не рада. Странно ты себя ведешь.

— Я?! Это я странно себя веду?

— По-моему, именно ты себя странно ведешь, — убежденно повторила я. — Ты посмотри, ты видишь, как Галя тебе не рада. По-моему, это самое главное. Если тебе не рады, нужно уйти.

— Так я же зачем сюда пришел?..

— Зачем?

— Чтобы мне были рады?! Или чтоб довести ее до белого каления, до обморока, чтоб она со стыда сгорела!

— Но ты же видишь, что никто не горит. Кроме тебя.

— Эх ты-ы-ы!.. — он закачал головой. — Я такого не ожидал от тебя…

— Чего такого? Я обещание свое сдержала…

Но тут невольно я забыла о нем, вернулась Голубка, она недвижно стояла в дверях, и я обомлела… Стаканы, чайник и какие-то еще предметы были расставлены на подносе, который хозяйка дома держала в изящно протянутых руках. Чай на подносе! И сама Голубка за такое короткое время, за какие-то жалкие минуты отсутствия преобразилась, она позволила себе сиять, быть взволнованной, застенчиво улыбаться и была несказанно хороша… Было похоже, что она приготовила чай с особым искусством, старательно, что в этот свой выход с подносом вложила душу и сейчас любовалась, зардевшись, тем впечатлением, которое жадно читала на моем неподвижном лице. Чай на подносе!