Свобода

Встав на четвереньки, Иван Савельевич разгреб плитняк, сунул руку в схрон и извлек оттуда трехлитровую банку красной икры, подозрительно напоминавшей черную. Правда, не до конца черную: какие-то красные точки в ней довольно отчетливо проглядывали. Мужики молча окружили сконфуженного Ивана Савельевича. Потом один из них, самый грубый, с невнятными наколками на пальцах обеих рук, тихо сказал ему:

—Открывай.

Иван Савельевич открыл банку. И все тот же мужик, не отрывая от содержимого банки брезгливо-насмешливого взгляда, спросил:

—Это наша красная икра?

—Да. — Пожилой ребенок почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, но неожиданно для себя нашелся: — Семужного посола!

—Доставай, — заключил мужик.

Дрожащей рукой Иван Савельевич снял полиэтиленовую крышку с банки, сунул в содержимое пальцы, стараясь ухватить горсть икринок. Когда же вынул пальцы из банки, за ними потянулись развевающиеся на ветру черные сопли.

—Жри! — прорычал мужик.

Глупо улыбаясь, Иван Савельевич сунул это скользкое и сопливое себе в рот. Сунул и тут же от волнения проглотил, к счастью, не почувствовав вкуса.

—Семужный посол! — подтвердил он, все так же испуганно улыбаясь.

Мужики разом развернулись и, не говоря ни слова, побрели прочь…

Случай с икрой еще раз показал Ивану Савельевичу, что на этом острове по его душу всегда найдется какой-нибудь кровожадный медведь, пусть даже он и скрывается под человечьим обличием.

Вечером работяги неожиданно пригласили Ивана Савельевича к себе в балок отведать созревшей бражки и закусить. И не смея отказать страшным людям, бледный, с трясущимися членами, он потащился туда, словно агнец на закланье.

Однако все обошлось. Было даже весело, поскольку мужики балагурили, а Иван Савельевич сидел, прикусив язык, может, впервые в подобной обстановке не заводя разговор ни о своем героическом прошлом в войсках ВДВ, ни об ищущих его дружбы академиках, директорах заводов и министрах. Лишь иногда, когда ему подносили куски, он бубнил: «Благодарствую». Мужики, кажется, забыли о протухшей икре и были весьма миролюбивы, даже тот из них, в котором прятался коварный медведь.

Иван Савельевич в тот вечер не пил брагу, с трепетом ожидая окончания банкета и сожалея о том, что рядом с ним в этот трудный (страшно опасный!) час нет его верной Мамылены, которая, только останься она на острове, услышав это «жри», вмиг бы перегрызла горло мужику с синими перстнями на пальцах, а потом предъявила окружающим прятавшегося в мужике медведя, сырая шкура которого уже болталась бы на ветру возле балка…

22

Нельзя сказать, что подсчет бочкотары тяготил Щербина. Напротив, в каком-то смысле это было даже увлекательно: во‑первых, дойди до места кратчайшим путем, во‑вторых, не считай все бочки, одну за другой, а, оценив площадь и высоту массы оставленного металла и выяснив конфигурацию его расположения на местности, путем нехитрых, а порой и весьма хитрых расчетов, определи их количество.

Походило на детскую развивающую игру. Но и это было не главное. Впервые за много лет он ощущал в себе легкость, чувствовал ее каждой клеткой помолодевшего тела, каждым отделом певшей от радости души. «Заодно проветритесь на свежем воздухе!» — лезла в голову Щербину фраза Юрия Юрьевича на последней планерке. «А ведь прав был ушкуйник!» — думал Щербин, и в этом «ушкуйнике» если и была ирония, то, скорей, по отношению к себе.

Передвигаясь от точки к точке по карте Черкеса, он наконец добрался до самого дальнего выброса, где царствовал Вась Вась — Василь Васильевич, уже более полутора десятка лет прилетавший на этот остров.

Встретил его, однако, не Василь Васильевич, а его рабочий. И хоть этого человека Щербин видел впервые, был о нем наслышан и от Черкеса, ценившего его за исполнительность и сообразительность, и от Ивана Савельевича, с круглыми глазами и почему-то вполголоса рассказывавшего о нем всякие небылицы: якобы тот едва ли не доктор философских наук и опальный писатель, имевший счастье водить знакомство чуть ли не с самим Солженицыным и потом репрессированный за это счастье.

Этому рабочему, заполярному бичу (бывшему интеллигентному человеку), было далеко за пятьдесят. Василь Васильевич держал его при себе скорей в качестве задушевного товарища, нежели рабочего, не всякий раз даже беря его с собой в маршрут, чтобы зря не мучить старика. Ходить одному в маршрут было не по инструкции. Но чем мог помочь старик в случае нападения дикого зверя?! Вот именно, ничем. На случай встречи с диким зверем у Вась Вася всегда был с собой карабин. И если б Вась Вась в самый последний момент промахнулся, то зверь только его одного и съел бы…

Хмурое Утро — так величали на острове этого бича — одетый в потертый серый плащ, аккуратно застегнутый на все пуговицы, обутый в валенки с галошами и носивший на голове бараний треух, занимался стиркой белья в ручье.

Увидев приближающегося путника, Хмурое Утро бросил свою прачечную и пошел ставить на раскаленную буржуйку сковороду с котлетами.