Свобода или совесть. Разговор с Дж. Ст. Миллем

Пример этот никуда не годен: в нем или кричащая ошибка, или намеренный обман. Человек на мосту подвергает опасности себя; человек, приобретающий яд, распоряжается не собой, а другими. Однако для этих других у Милля остается только одно холодное утешение: имена возможных отравителей будут записаны в особые книги, и «преступление не останется втайне».

28

Обществу нет дела до частной жизни личности, – говорит Милль, – пока эта личность не вступает в противоречие с выгодой или удовольствиями других. ¹⁶ Легко догадаться, что в таком обществе понятие «законного» или, по меньшей мере, «терпимого» должно будет полностью вытеснить понятие «нравственного». Нравственные оценки выйдут из употребления за ненадобностью. Предпринимая некое дело, человек будет спрашивать себя не о том, соответствует ли оно его представлениям о добре и зле (т. е. не повредит ли оно его душе), но о том – в конечном счете – не вступит ли оно в противоречие с «выгодами и удовольствиями» других лиц и не причинит ли вреда его собственным «выгодам и удовольствиям». Таково неизбежное следствие изъятия моральных оценок из оборота. Освобождая общество от нравственных оценок по отношению к личности, мы тем самым освобождаем личность от нравственных оценок по отношению к самой себе. Безразличие к нравственным вопросам приведет не к «свободному соперничеству» дурных и добрых образцов поведения, но к упразднению нравственности и основанных на ней оценок как таковых. Здесь действует тот же закон, о котором я говорил применительно к культуре: безразличие к ценностям не защищает их, но уничтожает. «Будем вести достойную и ответственную жизнь, но не позволим обществу вмешиваться в жизни тех, кто не способен к достоинству и ответственности. Пусть они сами в себе понесут наказание – мы не увеличим его тяжести, но поможем им твердо стать на ноги и быть такими, как мы». Так можно рассуждать, но так нельзя поступать, потому что как только человек перестает слышать досадные и скучные напоминания о должном и недолжном, добром и злом, он утверждается в мысли, что того, о чем он больше не слышит – нет на свете. Благожелательное безразличие общества к частной жизни, которое проповедует Милль, можно уподобить только благожелательному нежеланию врача напоминать больному о его болезни, от которого, однако, болезнь не перестанет существовать.

III. Учение о свободной продаже ядов

1

Именно так – «учением о свободной продаже ядов» – можно, думаю, назвать учение, которое проповедует Милль. Без малейшего преувеличения можно сказать, что его главная мысль есть мысль о свободе отравления и самоотравления, в области духа, конечно – области для Милля несущественной и законом не охраняемой. Трудно не вспомнить Шигалева, который, к собственному удивлению, «исходя из безграничной свободы, заключал безграничным деспотизмом». Впрочем, Шигалев, в отличие от Милля, сам увидел заключенное в его теории противоречие. Противоречие, заключенное в «философии рассвобождения», сродни шигалевскому: исходя из безграничной свободы личности, эта философия ожидает придти к расцвету высших человеческих способностей (иначе игра бы не стоила свеч, и Милль об этом постоянно говорит) – однако приходит к упадку и увяданию всего человеческого. Не удивительно ли! Желая защитить личность от свойственной демократическому правлению «тирании посредственностей», Милль требует упразднить само понятие нормы; и вот норма, умственная, культурная, нравственная – уходит, и личность падает, всё падает, не имея больше под ногами опоры.

2

Как ни странно, у Ницше и Милля есть нечто общее. Оба требуют освободить личность от мук совести, но если для Милля это конечная точка и предел стремлений, то для Ницше – только начало пути. Ницше нападает на существующие ценности потому, что видит в них помеху человеческому развитию; Милль считает злом существование ценностей само по себе. Ницше не отказывается от качественного различения ценностей, от идеи блага; Милль предпочитает избавиться от качественных оценок вообще, а благо свести к «удобству» (utility). Культура, основанная на идеях Ницше, была бы однобокой и холодной, но всё же культурой; идеи Милля приводят к постепенному замещению культуры бытовыми привычками и обычаями. Милль говорит, конечно, о «высоких мыслях и возвышающих чувствах», но при этом или забывает, или не хочет знать, что всё высокое в человеке враждебно природному; что «естественная жизнь» и «культура» – в высшей степени противоположны; что личность, стремящаяся в своих частных отношениях, наедине со своей душой быть «предельно естественной», будет – по мере выцветания старого культурного мира – всё более и более личностью животной.

3