Свобода или совесть. Разговор с Дж. Ст. Миллем

Устроить общество либерально – значит исключить из него духовную жизнь или, по меньшей мере, лишить ее всякого влияния. Нельзя сказать, чтобы это входило в либеральный замысел с самого начала: хотели прежде всего освободить личность от влияния Церкви и государства, в первую очередь – от христианской морали. Духовная жизнь как таковая, я думаю, либеральных мыслителей не занимала – они даже не замечали ее существования. Однако ее устранение имело важные последствия для всего либерального замысла. Впервые в истории все человеческие силы без остатка оказались направлены на достижение земных ценностей, т. е. выгод и удовольствий – после того, как человек был освобожден от мук совести и высших целей. Чтобы придти к мысли об «обществе всеобщего благосостояния», надо прежде забыть о душевном благе, как его ни определяй – религиозно или философски. Задним числом оказалось, что либералам следовало бы отвергать христианство из соображений чисто утилитарных, т. к. именно оно мешает человеку принимать выгоды и удовольствия за конечные и важнейшие блага. В России принято восхищаться легкостью и удобством жизни в либерально устроенных государствах, но не следует забывать, что для достижения этой легкости пришлось в первую очередь перешагнуть через: «Если кто душе своей повредит…» Без этого никогда бы не удалось перенести ценности из душевного мира во внешний, предложить массам внешнее благополучие как последнюю цель – и, в духовном смысле, оставить их в потемках, наедине с блуждающими в этих потемках ужасами. Мы видим благополучные народы, и не замечаем, что чем они благополучнее, тем больше испытывают беспричинный страх – страх, на котором играют современные «чародеи и вызыватели мертвых»; книги, кинематограф и повременная печать… «Благополучное» человечество – испуганное, внутренно надломленное человечество; и всё потому, что оно изъяло из жизни всякую заботу о духовном благе.

10

На современном Западе «свободу» принято противопоставлять «рабству», но во всяком большом и сложном обществе ни свободы, ни рабства в чистом виде не существует; только в небольших ячейках такого общества «свобода» и «рабство» могут приближаться к чистому состоянию. Чем выше мы поднимаемся, тем сложнее картина. Итак, для характеристики большого и сложного общества ни «свобода», ни «рабство» не являются подходящими понятиями; речь, скорее, может идти об избирательной свободе и областях ее применения. Общество от общества отличается не какой-то обощенной «степенью свободы», но тем, кому, когда и насколько оно эту свободу дает. На «чистом рабстве» (излюбленной мишени либералов) вообще никакое общество (кроме концентрационного лагеря) основано быть не может. Даже самое суровое государство предоставляет гражданам в некоторых областях очень большую, почти неограниченную свободу. О «рабстве» можно говорить только ради полемического упрощения. Нет обществ до конца свободных или несвободных; весь вопрос – в том, какое распределение свободы предпочитает данное общество.

11

Либо государственная власть уважает в первую очередь некие ценности, а уже затем личность, и то настолько, насколько личность этим ценностям служит; либо, наоборот, питает безусловное уважение к личностям, вопрос о ценностях оставляя на усмотрение самой этой личности. Именно таково «либеральное государство»; предпочтение личного благоденствия высшим ценностям – его существенный признак; более существенный, чем «свобода» и «демократическое правление». «Свобода и демократия» не создают либерального государства, они – его средства, а не цели. ²⁰

12

Либо общество вседозволенности, либо тирания, либо общество твердых устоев и известных ограничений. Преобразовать общество ограниченной свободы в тиранию трудно; напротив, от общества вседозволенности к тирании – открытый и благоприятный путь. Свобода, взятая в качестве цели, предательски ускользает от ищущих – ведь ее всегда недостает. Общественное развитие в направлении «еще большей свободы» есть попытка насытиться тем, что не насыщает, посколько для расширения «свобод» нет предела…

13