Свобода по умолчанию (сборник)

Это бессмысленное чтение продолжалось так долго, что Сидельников физически почувствовал убывание времени. Он успел ненароком починить выключатель в прихожей, поприсутствовать рядышком на диване, сурово подышать ей в затылок, огладить ногу – ту, что на свободе, и заодно удостовериться в неминуемом переходе от буквы «р» к букве «с». Савельев, Савицкая, Савкин, ну сколько их ещё!

Он сел напротив Лоры, скопировал её позу, развернул свежую «Литературную газету», несколько минут подержал перед собой вверх тормашками и осторожно спросил, не случилось ли чего-нибудь. С дивана ответили неопределённым пожатием плеча.

Он попытался читать передовую статью, долго с ожесточением разглядывал слово МЗИЛАЕР в заголовке, но, подчиняясь невыносимой тревоге, отбросил газету. Он уже знал, задавая свой вопрос, что ответа не будет.

– Что произошло?

Ему предложили погрызть кукурузные хлопья.

Он вышел из комнаты, бесконечно долго шарахался по тёмному коридорчику до кухни и обратно, потом застыл у дверного косяка, глядя на неё в упор. Она только что отлистнула страниц тридцать назад и продолжала углублённое чтение. Ему захотелось кинуться к её драгоценным коленям, прося прощения за все свои несуществующие грехи, но помешало ощущение, что где-то он уже видел подобную сцену…

– Может, мне лучше уйти? – шёпотом спросил Сидельников, брезгуя собственным голосом и надеясь, что она не услышит. Но она услышала и снова пожала плечом – теперь уже абсолютно внятно.

И тут его даже не повело, а потащило прочь, в декабрьскую темноту. Он гнал сам себя взашей через пять ступенек, по сугробам, и пустой рукав полунадетого пальто хлопал его по спине. Когда он оглянулся, на третьем этаже ни одно окно уже не светилось.

Назавтра он проснулся за минуту до телефонного звонка. Утро ничем не отличалось от вечера – та же синяя темень за окном, то же чувство непоправимой потери. Позвонить должна была мать, чтобы проверить, сел ли он за уроки. На самом деле для большей части домашних заданий ему хватало школьных перемен.

Трубка была ледяная. Незнакомый мужской голос раздражённо спросил:

– Сидельникова Роза Валентиновна – ваша родственница?

– Наша, – хрипло сказал Сидельников.

– Тогда забирайте её. Оперировать бесполезно, пусть дома долёживает. У нас нету мест.

– Где она? – крикнул Сидельников.

– Здрасьте! В Чкаловской, в хирургии.

Сразу после позвонила мать.

– Почему телефон был занят?

Он пересказал ей разговор. Выслушав, мать спросила:

– У тебя много уроков?

– Много, – сказал Сидельников и положил трубку.

До Чкаловской больницы он бежал через безлюдный парк культуры и отдыха, где все деревья замерли с закрытыми глазами. В голове у него зияло страшное слово МЗИЛАЕР непонятного происхождения. Уже на крыльце больничного корпуса этот скользкий монстр, повёрнутый задом наперёд, станет более понятным, но не менее тошным.

В ординаторской усталый мужик в белом колпаке, похожий на повара, ощупал Сидельникова соболезнующим взглядом, вытерпел его одышливые вопросы и, не скрывая своей доброты, заверил: «Ничего страшного, возрастное недомогание. Сколько ей…» Он ободряюще подморгнул: «Старенькая уже перечница». – «Сам ты перечница», – вслух подумал Сидельников, хлопнув дверью.

Розу он увидел в коридоре. Она шла медленно, прижимаясь боком к стене и неуверенно, по-сиротски озираясь. Сейчас, когда ей казалось, что никто её не видит, у неё было такое лицо, будто в жизни не осталось ничего надёжнее, чем эта зелёная стена и огромный каторжный халат без пуговиц, который она придерживала на животе.

– Ты за мной? Ты меня заберёшь?

– Да, да, – повторял Сидельников, стараясь поднять жестяной ворот халата, чтобы прикрыть ей ключицы и высокую худую шею.

– Я только попробую сходить в туалет. Извини.

На улице она сказала:

– Как хорошо, что – ты. Я думала, уже не выйду на воздух.

Он вёл её за руку домой, как девочку, как в другие времена она уводила его из детсада.

Дверь им открыла Татьяна, растрёпанная, босая.

– Всё? Подлечились? Как себя чувствуете? У нас вчера воду дали. Так я и сама намылась, и полы намыла! Мне в третью смену сегодня.

– А мне во вторую, – сказал Сидельников ни к селу ни к городу.

На кухне Лиза кормила младенчика, уталкивая толстую грудь между его щеками.

Комната Розы была не заперта. Там братья Дворянкины, лёжа на полу, рубились в «Чапаева». От их щелчков сидельниковские пластмассовые шашки летели с доски во все стороны. Через несколько лет один из братьев, Юра, испытатель самопального поджига и заточки, уйдёт по хулиганской статье мотать свой первый, но не последний срок. А другой, Толя, раненный под Кандагаром, вернётся после госпиталя с незаживающими нарывами на ногах, но откровенно гордый круглым числом самолично убитых афганцев. И когда в официальных новостях всплывёт новое, необычайно скромное выражение «ограниченный контингент советских войск», Сидельников будет представлять себе этот ограниченный контингент неизменно в лице Толи Дворянкина.