Свобода по умолчанию (сборник)

Всё это не помешало Сидельникову ставить перед самим собой вопросы на засыпку, которые он формулировал коряво, но честно. Например: «Почему женщины разлюбляют?» Проконсультироваться, как всегда, было не у кого. Ближайший источник любовной мудрости хранился у матери за стеклами серванта – с десяток поэтов разной степени потрёпанности, собранных по принципу: что удалось купить. Сидельников читал стихи по-варварски, выискивая в них что-то вроде рецептов, как в справочнике практикующего врача. Но не исключено, что сами обитатели серванта об этом только и мечтали. Один из них, тёзка принца Уэльского, начинённый чужими курчавыми закладками, жёстко предупреждал:

…Разве можно с чистою душой
Целоваться на четвёртый вечер
И в любви признаться на восьмой!

Стоящий рядом в твёрдом переплёте узник фашистской тюрьмы вызывал сочувствие, но к теме не относился. Остальные всё больше намекали на героизм в труде как на единственное условие законной любви.

Учитывая всеобщее почтение к понятию «дефицит», Сидельников заподозрил, что действительно хорошие стихи (как и всё действительно хорошее) не могут свободно продаваться в магазине или просто так стоять на полке в серванте. Их следует специально добывать. Полузнакомая старенькая библиотекарша ответила на сидельниковскую просьбу испытующим взглядом, а через день принесла почитать тетрадку в кожаной обложке. Это были стихи женщины с красивым тонким именем, которая больше тридцати лет назад покончила с собой. Стихи оказались не по-женски мощными, широкоплечими – сильнее множества мужских, вместе взятых. Фиолетовые буковки на желтоватой бумаге лучше всякого радио передавали чистейший звук – предельно внятный голос ненасытной нежности, одинокости и высокого пожизненного неблагополучия. Гораздо позже Сидельников с изумлением обнаружил, что среди поклонниц этой поэзии (вошедшей со временем в моду) почему-то преобладали как раз очень благополучные, хорошо пригретые девушки и дамы, которым, видимо, не хватало в жизни одного – собственной стационарной трагедии.

Самой неожиданной новостью, вычитанной Сидельниковым из кожаной тетради, был он сам. Стихи не только подтверждали реальность, казалось бы, непроизносимых и полузапретных событий души, но и как бы узаконивали их.

Здесь присутствовала тень корысти – он был пока ещё слишком поглощён своей любовью, чтобы читать стихи о любви бескорыстно. И если, допустим, он встречал в тетради такое вот бесстрашное признание:

Ненасытностью своею
Перекармливаю всех, —

то ему хватало отчаянья и глупости, чтобы схватиться за голову, проклиная себя. То есть это, конечно, он перекормил собой всех, в смысле Лору, которая и есть – все.

И спасением тут может быть только притворная холодность.

Сразу вспоминался зверски замученный на уроках литературы лишний Печорин, восхитивший Сидельникова своим поведением; и никто ведь не отменял классический завет, тоже из школьной программы: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Но в том-то и дело, что у Сидельникова не было вовсе такой заботы – «нравиться», эту стадию он случайно пропустил. А восхищение Печориным довольно скоро поменялось на уважительную скуку, и подражать ему не хотелось, поскольку невыносимо скучно было тратить мысли и время на то, чтобы кем-то выглядеть.

…Ближе к весне встречаться так, как раньше, стало невозможно. Откуда-то из районного центра прибыла и поселилась у Лоры её троюродная сестра. Завитками и зеленоватой рыхлой белёсостью она напоминала Сидельникову цветную капусту. Капуста устроилась работать на пищевой комбинат и собиралась поступать в пищевой же техникум. Она имела привычку, садясь, растопыривать ноги и руки и шевелить сразу двадцатью толстенькими пальцами. При первом знакомстве, едва оставшись с Сидельниковым наедине, Капуста спросила, пошевеливая маникюром и педикюром одновременно:

– У тебя с Лариской – что? Вы с ней ходите!

– Да, – с отвращением сказал Сидельников. – Мы ходим, в разведку. С Ларисой Николаевной.

– Ой, ну ты такой интересный чувак! – умилилась Капуста.

В эти дни он повторял про себя привязавшиеся, как наваждение, две строки:

И перешла за третью стражу
Моя нерадостная страсть, —

полагая, что третья стража – это почти предел сердечного терпения. Вопросы на засыпку оставались без ответа, но он был недалек от истины, когда почувствовал, что механизм событий, решающих его судьбу, уже запущен где-то за кулисами.

Лора иногда вечерами задерживалась, и Сидельников был вынужден ждать в капустном обществе. Капуста завела моду невзначай расстёгивать две верхние пуговицы халата, глядя при этом на собеседника с видом естествоиспытателя. Но могла бы и не расстёгивать – сытная продуктовая масса начиналась у неё прямо от шеи. Подопытный взирал критически и уходил на кухню курить. Однажды она не торопясь, хозяйским шагом последовала за ним.