Свобода, равенство, братство. Как избавиться от тирании

Они изображают меня непоследовательным существом с восторженной головой. Я опубликовал до сего дня двадцать томов как по физиологии и медицине, так и по физике и политике; читайте же и судите сами.

Всего этого, конечно, достаточно для опровержения непрекращающихся нелепых обвинений, но этого мало для объяснения всех моих поступков, часть которых, как я соглашаюсь, может казаться тем, кто не знает их причины, уклонением от должного поведения; поэтому я хочу объясниться и обнажить всю свою душу.

У меня есть две господствующие страсти, с детства подчинявшие себе все мои способности, – любовь к справедливости и любовь к славе. Я привык к размышлениям; у меня характер пламенный, стремительный и упорный; наконец, моя откровенность подчас доходит до жестокости; моя душа чиста, и я вовсе не желаю проявлять ложную скромность, но я, может быть, имею несчастье придавать слишком большое значение добру, которое делаю, которое я хотел бы сделать. В этом заключается ключ к пониманию всего моего поведения; дальше будет видно, каким естественным путем объясняются самые различные мои поступки.

Мое рвение и усердие к науке всегда увенчивались довольно блестящими успехами. Этого было достаточно для возбуждения зависти. Я знаю, что ее можно ловко обезоружить, подчеркивая свою ложную скромность и льстя завистникам. По притворство и хитрость противны моему характеру, я пренебрегал этими постыдными средствами и, не интересуясь последствиями, энергично выступал против шарлатанов, которые пользовались своей незаконно приобретенной, эфемерной репутацией, чтобы ставить мне бесчисленные преграды и мешать моему продвижению; это их еще больше раздражало и увеличивало количество моих многочисленных врагов.

Измученный к моменту революции преследованиями, которым меня так долго подвергала Академия наук, я с радостью воспользовался представившимся мне случаем, чтобы отбросить своих угнетателей и занять должное место.

Я вступил в революцию со сложившимися взглядами и настолько хорошо знал принципы высокой политики, что они стали для меня общими местами. Будучи лучшего мнения о мнимых патриотах из Учредительного собрания, чем они того заслуживали, я был поражен их теоретическими построениями и еще более возмущен их ничтожеством и недостатком добродетели.

Считая, что им не хватает знаний, я вступил в переписку с самыми знаменитыми из них. Их упорное молчание в ответ на все мои письма вскоре доказало мне, что, хотя им не хватает знаний, они не заботятся о своем просвещении.

Я решил опубликовать свои идеи при помощи печати и основал «Друг народа», я начал с тона строгого, но вежливого, с тона человека, желающего сказать правду, не нарушая общественных приличий. Этот тон я поддерживал в течение целых двух месяцев. Раздосадованный тем, что он не дал того результата, на который я рассчитывал, и возмущенный усилением дерзости неверных уполномоченных народа и вероломных представителей власти, я понял, что надо отказаться от умеренности и заменить иронию и простую критику сатирой; острота ее возрастала по мере увеличения числа вероломных лиц, усугубления несправедливости, положенной в основу их проектов, и усиления общественных бедствий.

Убежденный в развращенности приспешников старого порядка и врагов свободы, я понял, что от них нельзя ничего добиться иначе, как силой; возмущенный их преступлениями, их постоянно возобновлявшимися заговорами, я признал, что этому можно положить конец, лишь истребив преступных зачинщиков; негодуя на то, что представители народа находятся среди его самых смертельных врагов и что законы служат лишь для устрашения невинных, которых они должны были бы защищать, я напомнил народу, обладающему верховной властью, что так как ему больше нечего ждать от своих представителей, то он должен сам отомстить за себя, что он несколько раз и сделал.

При каких же обстоятельствах говорил я об этой жестокой мере? Во времена, когда я видел отечество увлеченным в пропасть, в минуты негодования и безнадежности, когда тирания, направленная против лучших граждан, представлялась мне во всем своем ужасе.

По мере того, как беспорядки устранялись или казалось, что принимаются меры для их устранения, мое менее взволнованное сердце внушало моему перу менее жестокий тон, но, видя вскоре новое покушение, я снова возвращался к прежним мыслям.

Я привык писать, исходя из своих взглядов. Я привык писать на основании того, что я чувствую, между тем без принятия этой единственной меры, способной, по моему мнению, положить предел нашим бедствиям, мы снова увидим зрелище новых произвольных действий.

В этом заключается ключ к пониманию моего поведения.

Из истории разных народов мира, на основании знаний, даваемых разумом, и принципов здоровой политики мне ясно, что единственный способ упрочения революции заключается в том, чтобы партия свободы раздавила партию своих врагов.