Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Незаметно, чтобы в Штатах оправдалось известное изречение: «Чем ближе война, тем короче юбки». Как раз наоборот, в модных журналах — сенсация: платья со шлейфами. Может, дело в том, что война была далеко и недолго. Отнесем шлейфы на счет инерции предыдущей эпохи — 80-х с их установкой на респектабельность.

Впрочем, кое-что проявилось и за это короткое время. Раньше я часто встречал на нью-йоркских улицах людей разного пола и возраста в десантных комбинезонах, маскировочных куртках. С началом войны[9] носить их стало вроде неудобно: если ты такой уж десантник, почему ты не в пустыне?

В целом же динамизм войны на облике американцев не отразился. Правда, в современном костюме не так просто усмотреть конкретное воздействие эпохи — в первую очередь из-за разнообразия, отсутствия четкого канона.

Одежда прежних времен (на Востоке во многом и сейчас) являла собой строгую знаковую систему: костюм читался внятно, как правительственный указ. Одежду сравнивали с архитектурой — самым упорядоченным (конструктивно и административно) искусством, что зафиксировано в таких народных словосочетаниях, как «построить пальто». Костюмный регламент, введенный приказом или традицией, упрощал жизнь, внося неприятное порой единообразие. Митридат, решив уничтожить римлян в Малой Азии, выбрал верный способ наведения на цель: казнить всех в тогах. Бродель пишет, что французские крестьяне еще в конце XVIII века одевались только в черное, применяя краситель из дубовой коры, так что «леса пришли в упадок».

Конечно, все зависит от точки зрения. Испанцы эпохи Веласкеса казались пределом легкомыслия японцам, не желавшим иметь дело с людьми, «столь непостоянными, что каждые два года одеваются на иной лад». Сейчас мода, продержавшаяся два года, повергла бы в отчаяние модниц и в нищету — модельеров.

Будучи самой заметной социокультурной характеристикой человека, внешний облик всегда связывался с политическими событиями и тенденциями. Князь Вяземский точно помещал в одну фразу социальные катаклизмы и портновские нововведения: «В числе многих революций в Европе совершалась революция в мужском туалете… введены в употребление и законно утверждены либеральные широкие панталоны с гульфиком впереди…» Труды написаны о том, почему гороховое пальто — спецодежда стукачей и почему Онегин ездил на бульвар в боливаре.

Сейчас картина иная. Общая установка западного общества на плюрализм впрямую касается внешнего вида. Костюмное единообразие сохраняется по преимуществу не сословное, а корпоративное. Президент банка и его младший клерк на работе выглядят примерно одинаково: в костюме-тройке. Но и в выходные, даже принимая гостей, они одеты похоже: в джинсах и футболке. А отличительный, экстравагантный стиль одежды отражает обычно не принадлежность к социальному слою, а личный вкус либо вкус сравнительно небольшой и социально не влиятельной группы (балахоны кришнаитов, разноцветные прически панков, бейсбольные кепки болельщиков, шаровары фанатов рэп-музыки).

Современный культуролог пишет: «Комбинируя в произвольных сочетаниях берет, кепку или шляпу с гимнастеркой, пиджаком или свитером, с сапогами, кроссовками или мокасинами, импортные предметы одежды с отечественными, человек получил возможность выразить сколь угодно тонкие оттенки своего индивидуального мироощущения и эмоционального отношения к действительности» (Г. Кнабе, «Диалектика повседневности»).

При всем этом мода, совершая путь на страницы журналов и прилавки магазинов, формируется все же из сочетания субъективного вкуса с объективной общественной тенденцией. А ни один социальный феномен не проявляется так ярко и бесцеремонно, как война. Особенно если она идет не далеко и не давно, а вблизи, надолго и всерьез.

На выставке «Театр моды» в нью-йоркском музее Метрополитен отчетливо видно, что костюм может реагировать на войну (в данном случае — Вторую мировую) двояко, причем прямо противоположно.

Первый зал — с фотоэкспозицией военных лет — разделен надвое. Слева — американки, справа — француженки. Сдержанность — эпатаж. Скромность — роскошь. Однотонность — контрастность. Лаконизм — избыточность. И главная из оппозиций: мужественность — женственность.

Американки, проводившие на войну мужчин, не тревожились за собственную личную безопасность. Попыткой женщин взять на себя тяжесть мужского удела стало самоограничение. Видимо, сработал тот компенсаторный механизм, который еще называется совестью. Тотальная идея комфорта пока не овладела Америкой — это случится скоро, в 50-е, на что потом бурно отреагирует контркультура 60-х, но в то военное время американки проявили стихийную способность к отказу от нормальных женских радостей, в чем была и подсознательная демонстрация верности своим мужчинам. Никогда американские женщины не были такими неэлегантными, мешковатыми и мужеподобными, как в те годы, когда их близкие были далеко на фронте.