Свобода – точка отсчета

Арина Родионовна умерла 29 июля 1828 года. Пушкинская сестра Ольга, выйдя замуж за Николая Павлищева, в начале того года взяла свою престарелую кормилицу в Петербург, где та и скончалась в возрасте семидесяти лет. Хоронил Арину тогдашний ее хозяин Павлищев. Пушкин ни на отпевание во Владимирской церкви 31 июля, ни на похороны на Смоленском кладбище не приехал. Хотя был в то время в Петербурге, где его как раз в эти дни безуспешно разыскивал Вяземский: «Слышу от Карамзина жалобы на тебя, что ты пропал для них без вести, а несется один гул, что ты играешь не на живот, а на смерть».

И стихи на смерть няни написал не Пушкин, а все тот же Языков — второе уже посвященное ей стихотворение.

Коллизия, современному сознанию диковатая — в духе того времени. Одно другому не противоречит: и хоронить не стал, и ценил высоко. Арина Родионовна была прообразом мамки Ксении из «Бориса Годунова», няни из «Дубровского», мамки княгини из «Русалки» и — главное — «оригиналом няни Татьяны» из «Евгения Онегина». К самой реальной Арине Пушкин искренне был привязан. Писал о ней с теплотой неподдельной — и в стихах («голубка дряхлая», «добрая подружка») и в письмах.

Она была женщина добрая и общительная. Языков: «Ласковая, заботливая хлопотунья, неистощимая рассказчица, порой и веселая собутыльница». Мария Осипова: «Лицом полная, вся седая, страстно любившая своего питомца, но с одним грешком — любила выпить». Грешок — это как поглядеть: поэту и его друзьям нравилось. Хрестоматийное: «Выпьем с горя, где же кружка». Пущин: «Попотчевали искрометным няню». Языков: «Сама и водку нам, и брашно подавала»; а в стихах «На смерть няни А. С. Пушкина» подробно:

Мы пировали. Не дичилась
ты нашей доли…
……………………………………
…Взял своё токай,
Шумней удалая пирушка.
Садись-ка, добрая старушка,
И с нами бражничать давай!

Бражничала, даром что еще в 1801 году ее муж Федор Матвеев умер от пьянства.

У Пушкина всюду симпатичный образ:

Являлась ты веселою старушкой
И надо мной сидела в шушуне.

Не с плеча ли Арины Родионовны позаимствовал Есенин этот самый шушун для своей матери?

Короче, Арина была своя. Судя по путанице с ее отчеством у Языкова, ясно, что Пушкин и его друзья звали няню в основном по имени, несмотря на то что ей было в Михайловском уже под семьдесят. Но ведь — не ровня, а раба.

Жизнь с прислугой — практически круглосуточно, без перерыва — жизнь «под стеклом». У Пушкина в Михайловском дворни было — двадцать девять душ. Не спрятаться. Нормальный обиход сословия. Единственный способ преодолеть такое бытие напоказ, противное естественной тяге к «прайвеси», — исключить услужающих не просто из числа равных, но, по сути, из рода человеческого. В языке — парадоксальным образом именуя их «людьми», как раз людьми и не считая.

Кто из крепостных попадал в дворовые? С одной стороны, наиболее способные, но они же и самые хитрые, пронырливые, лицемерные. Какой-нибудь толстовский Левин косаря и пахаря мог уважать, но лакея — ни за что. Пользовался, но презирал.

При этом от тесного общения баре и дворня были в круговой поруке «стокгольмского синдрома», что позволило Георгию Иванову с иронической правдивостью написать про тургеневские времена: «Золотая осень крепостного права».

Такая патриархальность насмешливо, но и трогательно подана Пушкиным в его «Истории села Горюхина», где описывается прибытие барина в свои владения: «Мужчины плакали. Женщинам говорил я без церемонии: «Как ты постарела» и — мне отвечали с чувством: «Как вы-то, батюшка, подурнели».

На чем-то ведь проросла шутка: «Барин, я постель постелила — идите угнетать!» Этому виду угнетения Пушкин предавался охотно, и няня Арина была ему в том, по всей видимости, помощница. Авторитетный пушкинист П. Щеголев считал, что это няня содействовала, не сказать грубее, связи поэта с крепостной Ольгой Калашниковой. «Неосторожно обрюхатив» (его выражение), Пушкин отправил ее в город и писал Вяземскому: «Прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик… Милый мой, мне совестно, ей-Богу, но тут уж не до совести». Иван Пущин вспоминал о швеях в няниной комнате в Михайловском, где он «заметил между ними одну фигурку, резко отличавшуюся от других… Пушкин тотчас прозрел шаловливую мысль мою, улыбнулся значительно… Среди молодой своей команды няня преважно разгуливала с чулком в руках».

У Алексея Цветкова есть стихи о таком не замусоленном юбилеями Пушкине:

с этой девкой с пуншем в чаше
с бенкендорфом во вражде
пушкин будущее наше
наше все что есть вообще.

Пушкинистика подобной интонации — далекое будущее и знак перемен в сознании и самосознании российского общества. Пожалуй, не дожить.