Свобода выбора

Дудаев взял ровно столько суверенитета и столько оружия, сколько ему дали президент Ельцин и министр Грачев. Он ничего не приобретал, ему все подарили. Теперь он защищает подаренное.

*

На четырех и более ногах земля, наверное, чувствуется как земля, а не только как две точки опоры. Не исключено, что у человека на четырех ногах будущего было бы побольше, а настоящее было бы понадежнее. И не так уж безапелляционно будущее распоряжалось бы настоящим.

В любую минуту любой человек заботится о будущем, жертвуя настоящим, соображает, как бы завтра ему иметь побольше, как бы через девять месяцев у него не родился сын или дочка, как бы поскорее снизились цены, достигли своего недавнего прошлого.

*

Нелепин думал о себе: он старый, ему немного осталось, но он не прожил до конца, может быть и до половины, ни одного из своих возрастов.

В детстве ему надо было быть вдвое дольше, потому что с шести до двенадцати — тринадцати он не успел повзрослеть.

Отрочества и вовсе не было, разве что толстовское «Детство». Отрочество. Юность».

Молодость столько же была, сколько и не была. Ни к одному своему возрасту Нелепин не относился с таким же недоумением: молодость никак не вписывалась во всю его остальную жизнь.

Зрелый возраст? Что это такое? Это самое большое недоразумение.

Старость — непонятно, зачем? Чтобы придумывать непосильные сюжеты?

А будущего ему и не надо, надо бы кое-что из прошлого пережить заново.

*

Многие годы, наблюдая за одним рыжим-рыжим ирландским сеттером по кличке Дружок, Нелепин думал, что Дружок счастлив отсутствием будущего.

Тем более счастлива его заочная знакомая Жулька.

*

Вот и Мишин плевок — незабвенен.

Как будто это был первый плевок, как будто только Миша в Нелепина и плевался, больше никто никогда.

А психически ненормальный депутат в Государственный Думе безобразно кривляется — это не плевок?

А сексуальный маньяк, он же думец, — это как? Хлещет коллег по физиономиям, волочит женщин за волосы?!

А продавщица: «Товар ему не нравится — испорченный?! А кто тебя заставляет брать? Не нравится — не бери!»

Но кто же Нелепина заставляет жить? Не нравится — не живи.

*

Много стало на улицах старых и хромых женщин.

*

Россия начала свою государственную историю в колебаниях между Европой и Азией.

Византия возникла в Азии, а потом еще и трехсотлетнее монгольское иго не могло не отразиться в сознании восточного славянина.

Но все равно Европа была ему ближе, связи с ней ощутимее.

Петр Первый сделал окончательный выбор — приобщил Россию к Европе.

Приобщение это стоило колоссальных жертв, и вот уже жертвы вошли в привычку России, она старается идти в ногу с Европой, даже опережать ее, но походка-то у нее азиатская.

Петр учел, что Европа была гораздо терпимее к пришельцам, чем Азия, легко принимая их по их же собственному желанию, а иногда и без собственного. Из Африки она приняла Египет, из Азии — Турцию, Японию, из Америки — Мексику, а Ближний Восток, Израиль, тот был принят Европой чуть ли не как собственный первоисточник.

Приход же России уже несколько столетий Европу шокировал: как будто пришла окончательно, но кто такая — неизвестно по сю пору.

Сама-то Европа привыкла приходить на другие континенты весьма определенно: истребляла аборигенов в той же Америке, в Африке, в Австралии. В Азии дело обстояло посложнее, подобные попытки не удались ни в Индии, ни в Китае, ни во Вьетнаме, да ведь и в России тоже. В России эти попытки обернулись только еще большей неопределенностью ее положения.

И вот Николай Второй, сам по себе доподлинный европеец, с женою-немкой, с сибирячком Григорием Распутиным, с убийцей Распутина князем татарских кровей Юсуповым, оказался ответчиком за этакую неопределенность.

И Суд над ним не мог этого факта миновать. Но Нелепин-то? Разве мог он представить себя судьей-историком-философом и т. д. в этой проблеме? Нет и нет! Подсудимый был для него абсолютно недоступен. Не только для него, с его ничтожными силенками, — во всех судебных кодексах всех времен и народов подобный эпизод предусмотрен не был. Страшно любопытно, это правда, но страшно — прежде всего. Усложнить дело никогда не трудно, а упростить?

*

Вообще же, коварство сюжета «Суд над властью» проявлялось на каждом шагу, и совершенно неожиданно. Скажем, ни с того ни с сего, но вполне по ходу дела возникала проблема: сюжет и жанр.

Сюжет в рассказе — это случай, вырванный из времени, и чем глубже этот отдельный случай исчерпан, тем рассказ более совершенен.

Сюжет классической повести — повествователен, хронологичен, он не вырван из времени, он вписан в него.

Самые сложные отношения с жанром у романа.

Сюжет может быть полностью подчинен этому жанру, но может и подчинить себе жанр до такой степени, что от него ничего не останется. Сюжет в романе может быть грандиозным и все-таки обладать границами, но и при незначительной задаче может быть безграничным.

Романист ставит перед собой задачу Суда над властью и гоняет сюжет из угла в угол как Сидорову козу, но когда слишком увлечется — сам оказывается в положении той самой козы…