Свободен

Спокойно под моим немигающим взглядом перекладывает мою безвольную, предавшую меня правую руку на подлокотник, и, пропустив свои пальцы между моими, как ни в чём ни бывало склоняется в проход, ожидая еду.

И сейчас я до жути боюсь не его обещания, а курицы с рожками… или рыбы с рисом, смотря что останется в наличии до наших последних рядов. Потому что, по моему личному «тесту Танковой»: если я могу спокойно есть в присутствии мужчины, не давиться, не смущаться, не испытывать неловкости — он мой.

Глава 16

Пока нам раздают еду, я мягко забираю руку (прости, Артемий Шустрый, но не готова я с тобой ещё за ручки держаться) и, передвинувшись в кресло у окна от греха подальше, жёстко напрягаю память: а я вообще ела когда-нибудь при нём?

В столовую нашу он не ходил. Ни на каких банкетах за столом мы не встречались.

А! Вспомнила! Жевала как-то пирожок.

Вызвал меня этот Барбаросса прямо во время законного десятиминутного «чая». И я, как была с пирожком в руках, так к нему в кабинет и пришла. Ибо нефик!

Так и сжевала весь эмпанадос с ветчиной всухомятку, пока Злой Пират, сверкая глазами, пояснял мне про длинное логистическое плечо, что это не есть хорошо.

И я потом до конца рабочего дня икала под смех всего отдела.

Никакие ухищрения ни с водой, ни с пуганьем, ни другие фокусы мне не помогли, пока само не прошло. Наташка сказала: сглазил меня Борода. Отомстил за проявленное неуважение.

Приносят еду. И я кошусь не столько на контейнер из фольги с вожделенной курицей перед собой, сколько на то, как уверенно обращаются с миниатюрными плошечками его пальцы. Вовсе не холёные и не ухоженные, просто изящные от природы, длинные, с аккуратно постриженными ногтями и набитыми до мозолей, подозреваю, о боксёрскую грушу костяшками.

«Перфекто!» — просится на язык, когда он расставляет посуду как фокусник на маленьком и неудобном столике, да ещё под моим пристальным взглядом.

— Как твоя курица? — открывает он рыбу.

— Ожидаемо, — убираю и я крышку с фольгированного контейнера. — Но, если честно, я бы предпочла курицу с рисом, а не с рожками.

— Не вопрос, давай поменяемся, — убирает он кусок рыбы и протягивает мне плошку с рисом.

Я вываливаю в неё кусочки курицы в подливе и отдаю ему рожки.

— Что-нибудь ещё хочешь? — показывает он на свой стол.

— Оливки будешь? — нагло заглядываю я, чем бы поживиться. — А я отдам тебе рулетик. Сладкое любишь?

— Не скажу, — улыбается он, меняясь со мной провиантом. — Кстати, хлеб, если не ешь, забери с собой. Там на острове его нет, и, как назло, день на третий так хочется. Вот стянешь со столовой за завтраком кусочек колбаски, положишь её на наш хлебушек и на балкончике со сладким чайком, мн-н-н… — жуёт он.

Я даже сглатываю, так вкусно он рассказывает, хотя, слушая его, тоже уверенно работаю вилкой. И не пойму: к ужасу своему или всё же к радости, но совершенно не напрягаюсь. Мне с ним что обедать, что работать, что в конкурсах участвовать — одинаково. Одинаково комфортно.

Настолько, что я протягиваю ему коварно отжатую оливку прямо на своей вилке.

Он склоняет голову, глядя на неё, а потом аккуратно снимает губами. Хитро улыбается, упираясь лбом в спинку кресла, наблюдая, что же я буду делать.

«Думаешь, оближу тебе на радость?» — втыкаю я вилку в кусочек свежего помидора и снимаю его зубами, касаясь только помидора.

А потом… облизываю вилку. И я умею правильно облизывать вилки!

— Что ты делаешь? — укоризненно качает он головой.

— Даю тебе шанс, — улыбаюсь я, глядя как его обнажённые руки под рыжеватыми волосами покрываются мурашками. — Шанс реабилитироваться.

— Реабилитироваться? — залегают на его лбу удивлённые складки, когда он приглаживает волосы на руках. — В чём?

— Вот только не вздумай сказать, что это не благодаря тебе вместо нарядного, волшебного, холодного Стокгольма я лечу в это тропическое безобразие.

— А, ты об этом, — убирает он волосы со лба.

— Да, я об этом, — показываю на самолёт.

— Вот никогда бы не подумал, что ты расстроишься, — откидывается он к спинке.

— А спросить? Нет? Религия не позволила?

— Так ты бы отказалась!

— Конечно! — собираю я пластиковую самолётную посуду в картонную коробку.

— Значит, я всё правильно сделал.

— Нет, — качаю я головой, переставляя на столик между нами свою коробку.

— Надо было полететь с тобой в Швецию? — ставит он свою коробку на мою.

— Да! Ну вот, всё же знаешь, — убираю свой столик и снова забираюсь на сиденье с ногами. — Вот это было бы здорово.

— Не поверишь, именно так я и собирался поступить, — подаёт он стюардессе наши чашки. — Два чая.

— Вот опять, — забираю я из его рук свой напиток.

— Что?

— А спросить, Артём С-с-с…?

— Ты будешь кофе, воду, чай? — буравит он меня взглядом исподлобья.

— Чай, пожалуйста, — невинно хлопаю я ресницами.

Он качает головой в ответ.

— Вот поэтому мы летим на Хайнань, а не в Швецию, Танкова. Потому что я знаю, как лучше. И минуя вот эти ненужные вопросы и телодвижения, сразу решил за себя и за тебя.

Глава 17