Свободен - 2.

— Доделаешь салат? — разваливаюсь я рядом. И знаю, как сейчас полезли на лоб его глаза, но кто же будет перечить женщине после такого секса? К тому же беременной женщине!

— Ну как? — преданно заглядывает он в мои глаза, когда я ем прямо из салатника.

— Божественно, — жую я, закатывая глаза. — А что ты ещё купил?

— Много чего, но я тут подумал, — улыбается он. Робко тянется своей ложкой к салату, но я жёстко останавливаю её своей.

После небольшой дуэли на столовых приборах за еду, я остаюсь победительницей. А он, повесив голову на грудь, стойко принимает своё поражение.

— Так о чём ты там подумал? — пододвигаю я ему салат, сыто отваливаясь к спинке стула. — Что скоро меня не прокормишь?

— Ага, — жадно выскребает он остатки. — А ещё, что на улице такая чудесная погода. Тепло. Солнечно. Поехали к Вальке?

— Куда?

— За город. На его фабрику.

— Поехали, — легко соглашаюсь я, недооценив коварство своего мужа.

— А заодно посмотрим один из домов, — разворачивает он ко мне лежащие на столе проспекты. — Я уже договорился.

— Тот, который понравился тебе? — прищуриваюсь я.

— Но обещаю, выберем мы всё равно тот, который понравится тебе, — целует он меня, поднимаясь.

Но Танков бы был не Танков, если бы всё было так просто: посмотреть дом.

Нет, дом нам отдали в полное распоряжение на два дня.

И его бежевые стены, деревянные полы, отделанный камнем фасад и настоящий камин в гостиной, к вечеру потрескивавший горящими поленьями не просто не оставили меня равнодушной. Я влюбилась в этот дом без памяти.

В его уютную лужайку на заднем дворе, где мы жарили шашлыки. В бассейн с тёплой водой, приятно попахивающей озоном, где плавали как утята: Артём с Валькой наперегонки, а мы с Ленкой лениво покачиваясь на надувных матрасах в поднятой ими волне.

Это был не дом — это была сказка. Сказка, которую легко можно было сделать былью. А для этого всего лишь сказать «да», снять с мебели целлофановые чехлы и…всё! Но мне великодушно предоставили право выбора и время на раздумье.

Коварный, коварнейший, наиковарнейший Танков!

— Смотри, — лежим мы с Ленкой перед камином на толстом лохматом ковре и пялимся в её ноутбук. Вернее, я только смотрю, а она ещё тыкает по папочкам на рабочем столе экрана. — Если хочешь, я легко могу сделать это в фотошопе. Взять твою фотографию отдельно, Артёма — отдельно и будет общая. Свадебная.

— Даже не знаю, стоит ли, — вздыхаю я. — Я и смотреть-то их не хочу, эти снимки, разве что на Артёма, — слегка оборачиваюсь я, чтобы глянуть, чем там занимаются эти двое мужеского пола: Тёма и Валька. Ожидаемо что-то обсуждают, причём с такими лицами, что я точно знаю: говорят о делах и не о самых приятных.

— Артём, Артём, — открывает Ленка очередную папку и сердце у меня замирает. Боже, какой он красивый! На него можно смотреть вечно. Он — бесконечен. Или просто я его так люблю.

Его тоже засняли в оранжерее. Он, как и я, дурачился с музыкальными инструментами, сотрясал хлипкую арочку, увитую искусственными цветами, и зарывался носом в настоящие цветы.

— Мои даже не показывай, — предупреждающе поднимаю я руку, когда она наводит курсор на папку «Лана». — Может когда-нибудь я научусь смотреть на эти фотографии спокойно, а пока у меня посттравматический синдром, когда я вспоминаю, что нам пришлось пережить на собственной свадьбе, — вздыхаю я.

— Я принесла их не затем, чтобы тебя расстраивать, — открывает Лена новую папку. — А потому, что возможно, ты увидишь что-нибудь полезное.

И она едва успевает это произнести, как я вижу отца.

Сцепляю зубы до боли. Сколько ему сейчас? К шестидесяти? А он всё ещё хорош собой. Они так похожи с Ростисом. Тот же рост, та же стать, та же обезоруживающая улыбка. И одет он не как бич, а как джентльмен. На себе любимом он никогда не экономит. Правда, на нём далеко не фрак, а так что-то повседневное. Явно знал, что свадьба не состоится, или что он на ней не задержится.

Росу достались от него и самоуверенность, и наглость, и пофигизм, и, наверно, то же потребительское отношение к женщинам. Правда, отец был потребителем во всём. А Рос всё же просто боялся привязываться. И подозреваю, в этом тоже заслуга отца. Хоть Ранимый Художник и говорит, что это его Муза постоянно требует новых ощущений, он не виноват. На самом деле ему правда всё слишком быстро наскучивает.

Когда я была маленькой, но уже не настолько безмозглой, чтобы не понимать, как отец всё сильнее охладевает ко мне, чем старше я становлюсь. В общем, лет в восемь, я безумно хотела быть мальчиком. Стала носить только брюки. Сама отстригла косу. Так хотела, чтобы отец меня любил. А он только грустно улыбался или презрительно морщился, и всегда говорил: «Девочки! Что с вас возьмёшь? Вырастешь и пойдёшь по рукам». Когда я стала старше, то решила, что это его вариант бессмертных строк: «О, женщины, вам имя — вероломство!» и перестала переживать о своём несовершенстве.