Свободное падение. Дхамма встречи с неблагоприятным

Когда возвращался Аджан Чаа, его окружала толпа монахов, устраивая жуткую толкотню ради возможности омыть его ноги. Мне как выходцу с Запада это казалось в высшей степени нелепым. Повсюду плескалась вода. Двадцать монахов исступлённо мыли две ноги. Это было явно чересчур.

Моё научное прошлое заставило меня исследовать этот странный феномен; я решил вымыть ноги Аджану Чаа, чтобы понять, из-за чего устраивается весь этот переполох. Я знал, что нужно действовать быстро и решительно. Вернувшись пораньше из похода за подаянием, я сел в умывальне, свернувшись калачиком, как кошка.

Когда Аджан Чаа вернулся, я бросился к нему, нырнув в толпу к ногам моего учителя. Мне достался только большой палец, зато он был полностью моим! Я был потрясён тем, насколько я был счастлив, когда мыл большой палец ноги старого монаха! Тут-то я и понял, что двигало всеми этими монахами. Удовольствие от даяния иррационально. Но оно совершенно реально.

Я знал молодого монаха, который поехал из Таиланда в Чикаго, чтобы повидать свою семью. Представьте себе состояние человека, вырванного из духоты леса Северо-Восточного Таиланда и брошенного в жестокую чикагскую зиму.

Я думаю, что потрясение было для него слишком сильным. Он поскользнулся на обледеневшем тротуаре и сломал ногу.

Его привезли в больницу на «скорой» и быстро сделали операцию. Вскоре к нему приехала мать. Он никогда ещё не видел, чтобы она улыбалась так, как тогда, когда увидела его на больничной койке с загипсованной ногой.

Он был сбит с толку. «Мама, мне больно. Почему же ты буквально сияешь от счастья?»

«Потому, что теперь ты находишься именно там, где я хочу, – ответила она. – Я снова могу быть твоей матерью, а ты не сможешь сбежать обратно в Таиланд!»

Ничто так не радует мать, как сорокалетний сын с гипсом на ноге, который никуда не может идти и которого нужно мыть и кормить.

Для неё даяние – это привилегия, высочайшая привилегия. Величайшая радость. Насколько счастливее мы бы были, если бы подходили к жизни так, как эта мать?

Отдавай, отдавай и продолжай отдавать. А другие люди пусть дают вам!

8

8. Хахаяна: стремительный пинок счастья и мудрости

И достопочтенный Го Цзюнь, и я стали буддистами в ранней юности, и оба мы продолжали совершенствовать своё понимание Дхаммы и методы нашего обучения.

Я стал буддистом, когда мне было шестнадцать лет. Я учился в школе Латимер в Лондоне и там получил свой первый школьный приз за успешное прохождение программы предуниверситетской подготовки, которая называлась «Уровень А». Призом была сумма, достаточная для покупки одной книги в твёрдом переплёте. В то время я углублённо изучал математику, и мне посоветовали купить какую-нибудь математическую книгу. Я пошёл в знаменитый книжный магазин «Фойлз», но книги по математике показались мне невероятно скучными. Я был беден, из бедной семьи и не собирался тратить свои с таким трудом заработанные призовые деньги на уравнения и теоремы. Мне хотелось чего-нибудь необычного и непредсказуемого. Эзотерическая литература располагалась в «Фойлзе» в закутке на верхнем этаже. Вот туда-то я и пошёл.

В этом закутке я наткнулся на книги по буддизму. Начал я с «Третьего глаза» Лобсанга Рампы. Себя он представлял как реинкарнацию тибетского ринпоче (оказалось, что на самом деле он водопроводчик родом из Ирландии). Книга была прекрасно издана. Как и Карлос Кастанеда, автор был одновременно и фантастом, и отличным писателем.

В итоге я остановился на общей книге по буддизму. Мне понравилась идея отсутствия бога, а также то, что в буддизме акцент делался на доброте и сострадании. Также меня привлекла и теория перерождений. Почему, собственно, человеческое существование должно восприниматься как прямая линия, имеющая начало и конец? Всё, что я изучал в научных дисциплинах, было больше похоже на круг. Земля была сферой без краёв. Вселенная была криволинейной и тоже не имела границ. Даже времена года были цикличными. Почему же человеческая жизнь должна быть другой?

Мне было наплевать, к какой школе буддизма относились мои тогдашние воззрения. Дело было в начале 1970-х, и, исходя из того немногого, что тогда было доступно в Британии, у меня не было другого выбора, кроме как посещать все буддийские школы подряд. Однажды я побывал на учениях японского мастера дзен. Он почти не говорил по-английски, но на меня произвело огромное впечатление то, как чётко он излагал свои мысли со столь ограниченным словарным запасом, который у него был. Когда кто-то спросил его о впечатлениях от буддизма в Англии, он очень красноречиво ответил: «Книги, книги, книги! Слишком много! Мусорное ведро!».