Свободное время. Стихи и поэмы

застыл я над вечным покоем жены.

В пластмассовой урне твой прах номерной,

и фото на паспорт - твой облик земной.

В дали магаданской, хлебнув от людей,

забудет меня плоть от плоти твоей.

Я буду лежать перед ней недвижим

отцом не отцом - ни родным, ни чужим.

1986

x x x

Буря отрицательных эмоций

пронеслась и стихла...

Воздух чист.

...Неужели некто Гуго Гроций

был принципиальный гуманист?

Неужели о войне и мире

думал он в средневековой мгле?

Глупо в однокомнатной квартире

рассуждать о счастье на земле.

Иней, на окне моем цветущий,

застилает праздничный проспект.

Угнетен мой разум всемогущий,

недоразвит мощный интеллект.

Может быть, и снег идет, не знаю.

Может быть, уже идет война.

Я на кухне свет не зажигаю,

прожигаю вечер без вина.

При свечах казалось все иначе:

догорят костры еретиков

встанут грандиозные задачи

освоенья райских парников.

Извини подвинься, бедный Гуго!

Из кромешной тьмы небытия

ищешь ты читателя и друга,

но не друг и не читатель я.

Я в душе ударник и новатор

и люблю в покойниках покой!

День и ночь вращается локатор

над моей красивой головой.

В небесах торжественно и чудно.

В космосе парят рабы идей.

Что же мне так больно и так трудно?

Я устал от мыслящих людей.

Как последний человек Вселенной,

как живой библейский персонаж,

перед вечной огненной геенной

я пишу библейский репортаж.

То не призрак бродит по Европе

в кущах утопических садов,

то звезда Полынь горит в утробе

матери российских городов.

1986

x x x

Сытый по горло собственной песней,

здесь и загнусь - на природе, в толпе,

между бессмертной Красною Пресней

и репродуктором на столбе.

Окна темны, как гашеные марки,

вечность спускается на тормозах...

Бедные звери не спят в зоопарке,

бедные люди стоят на часах.

Все, что не выжгли каленым железом,

дремлет подспудно до лучших времен.

Память раздавлена собственным весом,

разум проклятьем своим заклеймен.

А по Большой и по Малой Грузинской

змеи ползут по кривой напрямик.

Столп одиночества, идол тишинский

черным перстом указует в тупик.

В райский тупик, в безголосое небо

долго смотрю, вспоминая себя.

Если не все человечество слепо,

что здесь торчу в одиночестве я?..

Между Чернобылем и Хиросимой

время мое просочилось в песок.

Между искусственной жизнью и мнимой

есть для бессмертия лишний часок.

Генералиссимус, где твой хрустальный

и закаленный, как сталь, саркофаг?

В детстве я видел твой профиль медальный,

видел во мгле государственный флаг.

Есть для естественной смерти минута,

есть фантастически точный момент!

Выбора нет: то Малюта, то смута,

то человеческий эксперимент!..

Милый террариум тайной свободы,

Русь моя, жизнь моя, чья ты жена?

Йодом напоены вешние воды,

и на Украине шумит тишина.

Здесь я стою. Между сном и могилой.

Пахари ночи поют в небесах,

и от неведомой песни унылой

небо с овчинку и звезды в слезах...

1986

^TСОРОК СОРОКОВ^U

Поэма

К тысячелетию крещения Руси

Такой наив, такой интим,

такие робкие флюиды!..

Мы в невесомости летим

веселые, как инвалиды.

Под нами старая Москва

и все кресты Замоскворечья.

Над нами не растет трава,

не прорастая в просторечье.

И пепел десяти веков

на нищих духом оседает,

и тайно сорок сороков

во тьме, как матери, рыдают.

И то, что их в природе нет,

как нет и матери-природы,

отбрасывает тайный свет

на эти призрачные годы.

Высок останкинский костыль,

но пусто в мировом эфире,

где только вековая пыль

не спорит о войне и мире.

Эпоха видео прошла.

Идея вылезла наружу

и по-пластунски поползла,

как допотопный гад на сушу.

Жизнь поворачивает вспять,

вспять поворачивают реки,

а путь страдальческий опять

уводит из варягов в греки.

И восхищает тишина,

в которой слышен глас народа.

Кому-то родина - жена,

а мне любовница - свобода!..

Лежу с разбитой головой

на дне граненого стакана.

Вокруг по стрелке часовой

текут четыре океана.

Из ничего, из пустоты

плывут в мои ночные бденья

руководящие персты

и непристойные виденья.

Низы взбираются к верхам,

верхи во мне сознанье будят,

но так как я - грядущий хам,

меня в России не убудет.

В сугробах ядерной зимы,

на свалке золотого века,

непогрешимые умы

все как один - за человека!

А для меня давно равны

и человечество и зверство.

Любовь как антипод войны

предполагает изуверство.

Трепещущий, смотрю вперед.

А впереди под гром победный

с коня спускается в народ

позеленевший Всадник Медный.

И перед ним его страна

лежит огромная, как плаха.

Забилась в щели старина,

но ненависть сильнее страха!

А царь по-аглицки поет

и любит подпустить амура.

А царь по-плотницки идет

в Преображенское из МУРа.

Скрипит вокруг своей оси

самодержавная махина,

и Государь Всея Руси

не помнит ни отца, ни сына.

Он верит: три богатыря,

здоровые, как самосвалы,

осушат лунные моря

и марсианские каналы.

Так много планов на века,

что жить не хочется сегодня.

Крута железная рука,

а все же не рука господня!..

И замирает Третий Рим

и шепчет городам и весям:

"Мы за ценой не постоим,

зато обмерим и обвесим!..

Пока ты жив, ты полубог,

вась-вась с английской королевой,

но всех отечественных блох

не подкуешь одною левой!..

Ты можешь росчерком пера

забрать последние полушки,

но ты не сможешь, немчура,

все слезы перелить в царь-пушки!.."

Петр Алексеевич, ау!

Наш путь измерен батогами

и поздно измерять Москву

бесповоротными шагами.

Но верит бедный властелин,