Свободный мир

Ему ужасно хотелось, чтоб она наконец замолчала и прекратила его истязать. Она не особенно горела желанием говорить о той своей настоящей жизни, но неслучившееся прошлое огорчало его не меньше, чем случившееся. Если Гений мог ещё хоть как-то примириться с мыслью о том, что Эмри предпочла ему другого, что у неё есть ещё целая жизнь, к которой он не имеет никакого отношения (ну разве не было у неё на это права?), то допущение о том, что они могли бы провести эту жизнь вместе и в особенности что они оба были бы в этом случае гораздо счастливее, приводило его в ужас. Прежде он никогда в полной мере не осознавал, сколько времени прошло с момента их расставания. У него не было ориентиров, за которые можно было бы зацепиться и ощутить гнетущую необратимость процесса: ни детей, которые росли бы и напоминали ему о ходе времени, ни друзей, которые переживали бы третий за восемнадцать лет развод, ни даже родителей, которые за прошедшие годы стали бы совсем пожилыми людьми. Жизнь в корпорации только на первый взгляд казалась разнообразной: мелькали, сменяя друг друга, лица, периодически появлялись новые проекты, время от времени случались какие-нибудь бессмысленные драмы, о которых через неделю все забывали, но на самом деле в тот день, когда Эмри ушла, время остановилось. Пожалуй, это и было для него единственным способом согласиться с происходящим: когда ему её не хватало, он сидел у Эмри в комнате и смотрел на оставленные ею вещи. Разве можно было уйти навсегда и забыть всю свою любимую и такую дорогую одежду, разве можно было оставить стол таким неубранным, разве можно было даже не достать покупки из пакетов? Это было просто немыслимо. Он намеренно ничего не трогал, потому что наверняка вышло бы неловко, вернись она и обнаружь, что он копался в её вещах. Теперь ему было очень стыдно за то, что эта иллюзия её близости подменила ему живую, маленькую и несчастную Эмри, которую он даже не попытался вернуть, сделав трусливое предположение о том, что он ей безразличен и не нужен (ведь она так недвусмысленно дала ему это понять). Он и писал ей вовсе не для того, чтоб убедить её вернуться, это были скорее жалкие попытки сообщить о своём отчаянии и злости. А она меж тем оставила ему свой обратный адрес, и, реши он приехать, ему бы не пришлось её даже искать.

Увы, он абсолютно не умел жить. Он искренне не понимал, как можно говорить одно, думать другое и при этом страстно хотеть чего-то абсолютно противоположного. Гений не мог даже примерно представить, сколько лет ему нужно прожить, чтобы научиться самому, без А-17, понимать других людей. Слова никогда не имели значения, а он принимал их за чистую монету, думая, что Эмри и правда соглашается вступить с ним в брак лишь при условии, что их отношения всегда останутся исключительно дружескими, веря, что она и правда его презирает, ошибочно полагая, что уж она-то, в отличие от него, твёрдо знает, чего хочет от этой жизни. Считая её более сознательной и способной самостоятельно определять свою судьбу, он сильно переоценил её рациональность.

В другом, более правильном семьдесят восьмом году Эмри, не утратившая ни одного соблазнительного изгиба, конечно, шла бы рядом с ним по пляжу в синих шортах и они с самым наглым, самым вызывающе-сообщническим видом обсуждали бы у всех на виду неминуемое создание мирового правительства, неотвратимый крах бесполезного, жалкого по сравнению с их чувствами свободного мира.

— Вот уж не думала, что наступит время, когда я стану идеальным кандидатом на роль председателя комитета, — задумчиво прервала его мысли Эмри. — Когда ещё моя связь с тобой могла бы стать преимуществом?

— Ты всегда была идеальным кандидатом, — сказал он абсолютно серьёзно, прижав её настолько, чтоб ей стало неудобно читать идиотские статьи. — Твоя связь со мной здесь вовсе ни при чём.

— Уж от тебя я такую глупость не думала услышать, — возмутилась Эмри. — Не умеешь ты делать комплименты, больше даже не пытайся.

— Кто сказал тебе, что это комплимент? — удивился Гений. — Я бы на твоём месте считал это оскорблением. Не знаю, ты в комитете так испортилась или это было всегда, но Джим Роулс — просто дитя по сравнению с тобой. Уж до создания мирового правительства даже он в своих планах не дошёл. Я сомневаюсь, что есть хоть ещё один человек в мире, который мог бы соперничать с тобой в коварстве.

— Я самый отвратительный человек на Земле? — с нескрываемым удовольствием спросила она. — Мне нравится это чувство. Что может быть лучше, чем когда тебя все ненавидят?

— Ну, может быть, абсолютная власть? — предположил он. — А не эти твои глупые мечты.

Эмри улыбнулась.

— Я надеюсь, ты не серьёзно. Ты так изменился в последнее время, что мне страшно, когда ты такое говоришь.

— Не одной тебе нравится быть отвратительной, — сказал он, гладя её по голове, а Эмри, не переставая улыбаться, закрыла глаза от удовольствия. — Ведь ты всегда хотела видеть меня таким.