Свободный торговец

— А почему кто-нибудь другой, — с унылой покорностью отвечает агент, — кого-то надо же им увольнять, а меня выбрали, наверно, потому, что я ведь уже немолод. Вылетают ведь как правило старики, да и то сказать, молодые — они энергичней, подвижней. Так что вроде и возразить нечего.

— И возразить нечего! — с горечью повторяет лавочник, стряхивая с себя остатки дремотного отупения. Вот она, тема, еще способная его взволновать: молодые так прытко рвутся вперед, что старикам скоро совсем житья не будет. Молодежь нынче — пуп земли, центр, вокруг которого все вращается; да неужто мириться с этим безобразием? Когда он сам был молодым, центральные позиции занимали старики, а молодым полагалось стоять в сторонке, почтительно сняв шляпу. Теперь же, когда он почти состарился и вроде подошла его очередь, теперь всем заправляют молодые, а старики только под ногами путаются, для них и места-то в жизни не осталось. Лавочнику в эту минуту кажется, что для него никогда не находилось места в жизни, ни тогда, ни сейчас, и он приходит в такое возбужденное состояние, какого у него ни разу не было с тех пор, как он начал принимать по три таблетки в день.

— Я считаю, это просто безобразие! — возмущенно восклицает он. — Это переходит всякие границы!

Агент пожимает плечами: а что можно сделать?

— Ну и как же вы теперь? — спрашивает лавочник, постепенно впадая в прежнюю апатию.

— Не знаю, — говорит агент, — я, конечно, тыкался в разные места, но мне непросто что-нибудь найти. Как-никак за пятьдесят перевалило.

Они в молчании допивают пиво, и лавочник считает себя обязанным со своей стороны поставить гостю бутылку. Агент, по-видимому, не привык пить в такой ранний час, пиво быстро развязывает ему язык.

— Что и говорить, для меня это было тяжелым ударом. Вероятно, я должен был это предвидеть и заранее быть к этому готов, но я почему-то никогда не мог себе представить, что в один прекрасный день вот так окажусь на мели. Безработица — да, я знал, что она периодически обрушивается на рабочих, но чтобы я сам мог остаться без работы, это не укладывалось у меня в голове. И вот нате вам, я безработный, да еще и в худшем положении, чем рабочие, пособие-то мне не положено. У нас есть небольшие сбережения, мы всегда жили экономно, но этих денег хватит ненадолго, а что будет потом…

У агента слезы выступают на глазах, и лавочник чувствует мучительную неловкость.

— Вы только не падайте духом, — говорит он, — наверняка что-нибудь подвернется.

Агент качает головой и вдруг начинает плакать по-настоящему.

— Я всю жизнь был неудачником, — всхлипывает он, — и агент из меня был никудышный. Мои дети это понимают, я же знаю, они ни во что меня не ставят. И жена тоже понимает, хотя никогда мне ничего не говорит, но теперь, когда стряслась эта беда, я прекрасно вижу, что она обо мне думает. Ей ведь тоже нелегко: непонятно, на что мы дальше будем жить, и если бы только это, а то еще и как соседи посмотрят, да мало ли всякого… Нет, я не могу быть в претензии, если она меня презирает, она имеет на это полное право, я же и сам знаю, что ничего путного из меня не вышло.

Лавочник чувствует себя ужасно неудобно. Он неуклюже похлопывает агента по плечу.

— Ну-ну, полно, — говорит он, — вы не должны впадать в отчаяние. Увидите, все еще устроится. — Он, конечно, представления не имеет, как это может устроиться, но надо же что-то сказать в утешение.

Агент берет себя в руки и, стараясь сдержать слезы, вытирает глаза рукой.

— Простите меня, — говорит он смущенно, — это все нервы. Я сейчас в страшно подавленном настроении, а иногда так нужно с кем-нибудь поговорить, облегчить сердце. Сам не знаю почему, когда я заходил к вам с образцами товаров, у меня часто возникало ощущение, что вы и я — мы друг друга понимаем, но работа есть работа, мои личные переживания были ни при чем, и мне бы, конечно, в голову не пришло разговаривать с вами вот так, как сегодня, пока между нами существовали деловые отношения. Но теперь-то я могу вам признаться: у меня никогда душа не лежала к торговле; о чем я всегда мечтал, так это быть школьным учителем.

— Школьным учителем, — повторяет лавочник, пытаясь представить себе агента в роли учителя.

— Да, работать в школе, — говорит агент, — я очень люблю детей, мне кажется, из меня бы получился хороший учитель. Но у моих родителей не было возможности дать мне образование, и я пошел по торговой линии. Не скрою, я был чрезвычайно горд, когда меня сделали агентом фирмы, но в действительности эта работа была не по мне. Я страшно волновался перед каждым своим визитом к клиенту, я иногда подолгу стоял на улице, у дверей магазина, набираясь храбрости, чтобы войти. Я недостаточно напорист, не в меру скромен, не в меру застенчив, все это не годится для торгового агента. Он должен уметь брать людей за горло, а я никогда этого не умел и сам первый в этом признаюсь. Так что, если выгоняют именно меня, тут трудно что-нибудь возразить.