Свободный вечер в Риме

Булки

За окном, ударившись о тротуар, на множество мелких стекляшек разлетелась сосулька. На город надвигался сумрачный и вязкий питерский четвертый час.

– Как он? – впопыхах, стоя в дверях, спросила молодая девушка, завернутая по уши в вязаный полосатый шарф.

– Умирает – буднично ответила мать, – Людмила Ивановна на кухне сидит, чай пьет. Второй час пьет, колбасу всю пожрала, весь сыр съела, – понизила голос, – говорит, два дня ему осталось максимум. Уж и не знаю, помрет ли наконец. Сил моих больше нет кашель этот слушать.

– Ма! Как же ты так можешь, ой, – махнула рукой, скинула сапоги и побежала через длинный коридор, скользя шерстяными носками по исцарапанному паркету.

– Майка, ты бы хоть сапоги свои обстучала, опять лужа на полу, ты смотри, что делает, – заругалась мать вслед.

У двери Майя остановилась, стараясь выровнять дыхание. Звонок выдернул ее прямо с выставки во Франкфурте. Умирал дед, восьмидесятилетний, но крепкий, самостоятельный старик, фронтовик. Из муниципалитета прислали цветы, будто на 9 мая.

– Дедушка, я вернулась, что мне сделать для тебя, как помочь? Я тут прочитала в интернете, есть такое средство…

– Маечка приехала… – голос был незнакомый, блеклый, слабый. Майя вздрогнула.

– Убери, внучка, цветы. Никогда гвоздик не любил, темный цветок, сколько я их снес на могилы друзьям своим. Она-то не хочет убирать, говорит, смотрите на красивое. А у меня вон красивое – на стене портрет, – и он кивнул на пожелтевшее фото молодой женщины.

Майя улыбнулась сквозь слезы и взяла махровые цветы из вазы. Месяц назад дед заболел, простудился, так и не дождавшись улова на привычном месте ледяной загородной Невы, поставили пневмонию, врач выписал антибиотики, но колоть себе он их не позволял, сначала все заваривал шалфей с медом, как обычно в простуду, потом просто слег, кашляя изредка, но долго и так, что дрожал стакан на прикроватном столике. Вставал иногда, шел по стеночке, шатаясь, и возвращался в постель совсем без сил. От больницы отказался, позволил, правда, уже и уколы, врач, та самая Людмила Ивановна, приходила колоть, да уже разводила руками: «Возраст».

Майя смотрела на его большое тело, широкие плечи, гладила выпростанную из-под одеяла ладонь с длинными крепкими пальцами. Дед, всегда такой сильный, здоровый, прошедший всю ту страшную, давнишнюю войну, погибал от каких-то крошечных невидимых глазу бактерий… А ей ведь казалось, что он будет всегда, не зря не брал его возраст. Но… Если бы она была рядом, она бы уговорила его делать уколы. Матери-то все равно, он ей не родной, муж оставил им квартиру, ушел к новой жене, а отец его так и остался.

– Так ты как?

– Не надо, милая, не надо. Не беспокойся, все хорошо.

Майя замолчала, силясь подобрать какие-то нужные слова.

– Дед, а какие цветы ты любишь?

– Незабудки люблю, я их бабушке твоей дарил, глаза у нее были незабудковые, – лицо заморщинилось от слабой улыбки. – Ждет ли она меня, там?

– Дед, – вскрикнула Майя, – а что ты еще любишь?

Он удивленно посмотрел.

– Ну, – смутилась своего вскрика девушка, – чего бы ты сейчас хотел? Может, что покушать хочешь? Ты же, наверное, и не ешь ничего?

Она посмотрела на столик, где лежали коричневое в надкусе яблоко и бублик.

– Не хочу, аппетита нет. Да и хлеб сегодняшний, не такой совсем. Вот раньше продавали в булочной на Садовой, помнишь? Такие булочки – саечки, мягкие, белые, вот это был хлеб, вкуснее в жизни и нет ничего. Так они мне и видятся.

– Саечки? Я принесу.

– Что ты, что ты, разве сейчас такие пекут? Я их лет чуть ли ни тридцать не видал, – внезапно голос сорвался в страшный кашель.

– Я принесу, дед, я скоро, жди!

Она вскочила, погладила трясущегося в кашле деда, и, тогда лишь, повернувшись к нему спиной и делая скорые шаги до двери, позволила слезам заструиться по лицу. Надевая пальто, краем уха услышала с кухни: «У Бессоновых на фирме дешевле всего получится. Да плюс он ветеран, еще скидка. Почти задаром будет. Главное, это поминки справить. В церкви-то как, будете отпевать?» «Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда», – билось у Майи в голове.

– Куда ты?! А?! Вот шальная! – вился вслед за ней крик вышедшей на шум в прихожей мамы.