Свободу медведям

Видел ли я это тогда, с залепленными пчелами глазами? Или это было после бесчисленных соленых ванн и намного позже того момента, когда Зигги получил свою сверхдозу пчелиных укусов?

Часть вторая ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

Первое наблюдение в зоопарке: Понедельник, 5 июня 1967 @ 1.20 дня

На самом деле я не хочу заходить внутрь до середины полудня. Лишний час или немного больше на солнце вряд ли мне повредит — я даже успею подсохнуть. Как ты наверняка помнишь, Графф, я покинул Вайдхофен под нешуточным проливным дождем. И все дороги на протяжении почти всего пути до Хитзингера были мокрыми и скользкими, хотя дождь прекратился сразу же, как я выбрался из горной местности.

Не могу точно сказать, в котором часу я уехал. Когда впервые появился этот молочник? Все произошло слишком рано и слишком быстро; уверен, я уехал около девяти и в кафе пробыл ровно столько, чтобы заказать чай с ромом, — из-за дождя я немного продрог. Значит, если я выехал около десяти, а сейчас час двадцать, то можно считать, что от Вайдхофена до Хитзингерского зоопарка четыре часа пути. И это по мокрой дороге.

Ты знаешь кафе, где я сейчас сижу? Это на площади в конце Максингштрассе, прямо напротив центрального входа в зоопарк. Я там отдыхаю и сохну. Днем я немного поброжу по зоопарку, слегка перекушу и подыщу местечко, где можно будет спрятаться, когда они начнут выпроваживать посетителей и запирать все на ночь. Таким образом, я останусь внутри, чтобы проследить за сменой охраны, если у них это практикуется, и понаблюдаю за привычками ночного сторожа. Надеюсь, у меня будет возможность поговорить кое с кем из животных и дать им знать, что меня бояться нечего. Я останусь там, пока зоопарк не откроется снова; когда соберется достаточная толпа, просто выберусь наружу, притворившись, будто я ранний посетитель с билетом.

Ну а пока в кафе очень уютно. Мой официант убрал жалюзи, и теперь мой столик весь залит солнцем; теплый тротуар согрел мне ноги. Очень симпатичный официант, видимо из тех, что родом из провинции. Он похож на выходца с Балкан, у него легкий акцент, напоминающий звон бокала.

— Приехали сюда после войны? — спросил я его.

— О, я пропустил все на свете, — ответил он.

— Что вы пропустили? — спросил я.

— Да эту чертову войну, — ответил он.

Не могу сказать, был ли он этим расстроен и правда ли это. Насчет тебя это правда — верно, Графф? Вы ведь из Зальцбурга, да? И перед самой войной вы уехали далеко на запад от Цюриха, как ты говорил. Полагаю, эта Швейцария казалась вам такой же далекой, как и любое другое место на континенте, и у вас оставался Зальцбург, чтобы туда вернуться. Ведь Зальцбург заняли американцы, верно? И, судя по тому, что я слышал, они ничего там особо не испортили и не изгадили.

Официант принес мне чай с ромом.

И я спросил его:

— Американцы очень чистоплотные люди, да?

— За всю жизнь не встречал ни одного, — ответил тот.

Ох и хитры же эти парни с Балкан! Он как раз в подходящем возрасте, чтобы участвовать в войне, и, готов поспорить, этот хитрец ничего не пропустил. Взять, к примеру, меня — у меня не тот возраст. Я находился в сохранном от войны месте, но она прошла через меня, пока я пребывал во чреве матери; и, даже родившись, я был слишком мал, чтобы принять участие хотя бы в ее последствиях. Это то, с чем приходится мириться, если ты живешь в Австрии в 1967 году и тебе двадцать один; по-настоящему, нет ни истории, ни ближайшего будущего, которое ты мог бы предвидеть. Я имею в виду, что у нас промежуточный возраст и живем мы в промежуточный период времени; мы находимся между двумя периодами чудовищных решений: одного — прошлого и второго — грядущего. Мы продолжаем плестись в истории, и кто знает, как еще долго? Я хочу сказать, что у меня есть только предыстория — зародышевое и дозародышевое существование в то время, когда принимались грандиозные решения, касавшиеся самых широких масс и повлекшие за собой ужасающие последствия. Нам, может, будет лет по пятьдесят, когда снова произойдет нечто подобное; как бы там ни было, сейчас наука заботится о том, чтобы чудовищные решения обходились без поддержки масс. Понимаешь, Графф, в нашем случае именно предыстория сотворила нас, и она ответственна за то, кем мы стали. Моя vita[7] начинается с дедушки и бабушки и заканчивается практически в тот день, когда я появился на свет.