Свободу не просят. Повесть об одном дне

— Сейчас пропустят! Не могут не пустить!

Серая тревога легчайшей тенью одела толпу, одна над другою вытягивались головы, чтобы видеть. Тогда многие видели, как депутаты стали на колени, выворотили карманы, показывая, что у них нет оружия, подали белый лист бумаги с петицией, председатель же развернул белый платок и махал им. Офицер подошел ближе, вырвал из рук прошение и пошел быстро в сторону, точно давая дорогу. Делегаты пошли за ним, но передние ряды уже двинулись, снег зажурчал под тысячью ног, Варя вздохнула свободно. Лысый старичок, нагнавший Романа, сказал удовлетворенно:

— Видали? Войска свое дело знают! Раз порядок, так они пропустили! Тут не красные флаги, тут народ к своему государю, да… к государю — народ!

Роман, не слушая, потянул к себе Варю. Поверх чьих то высоких плеч он видел отчетливо, как по неслышной команде солдаты вскинули ружья, штыки змеиными жалами вытянулись навстречу толпе.

— Что такое? Что?

Роман не успел ответить, и лысый старичок не кончил своей речи. Острия штыков утонули в белых облачках дыма; слова, крики, хруст снега исчезли в оглушительном треске, как будто кто разом разбил миллионы стекол, взорвал весь лед на Неве, вскинул к небу самый чугунный мост.

Передние ряды шарахнулись в стороны, обнажая толпу. Варя крикнула, не прячась:

— Да холостыми же, холостыми, не бойтесь! Лежавшие в снегу не поднимались. Роману стало

страшно. Оглушительный треск заглушил ропот толпы. Варя видела белые облачки над неровными рядами штыков, но сейчас же все это исчезло за чужими плечами, и у нее на лице остался горячий след, точно от удара стальным хлыстом. Она зашаталась и упала на руки Романа.

3. Свободу не просят

Илья Сороцкий никогда не был в Париже, в кафе «Мажестик» на бульваре Монпарнасе, но он постоянно переписывался с братом и знал о нем не меньше, чем о самом себе. Теперь, стоя у подъезда в толпе, он видел море голов, выливавшихся из помещения на улицу, видел иконы, портреты царя, плещущиеся в воздухе хоругви и думал о том, что никакими словами нельзя написать в Париж о том, что в действительности есть.

В клочьях разорванных туч опять сверкало холодное петербургское солнце; Илья стоял без шапки, прислонившись к стене; в ногах, в самых суставах была какая-то умилительная слабость.

Высокая худая женщина с суровым лицом, просветленным улыбкой, как хмурое небо нечаянным солнцем, поставила перед выстраивавшимися рядами сына, перекрестила его, дала ему в руки икону, сказала:

— Ну, Ванька! Гляди царя! А ежели, случаем, он тебя спрашивать что будет, говори правду! Не бойся!

Илья улыбнулся невольно. Она обернулась к нему, сказала торопливо:

— Сейчас сбегала на Болдыреву дачу, оттуда иконы брали, и я взяла — вот мальчонке! С иконой то он всегда впереди будет, увидит и царя, а мне расскажет! Мне помирать, а ему на всю жизнь будет радость!

Илья обернулся к мальчонке:

Идешь, значит, кавалер, со всеми?

— Знамо иду, раз все…

— А куда, зачем — понял?

— Что ж не понять, я фабричный! И мамка с фабрики… Я не маненький!

Илья сказал строго:

— Да, сегодня великое воскресение. Для новой жизни народ воскрес!

Мать поправила сыну икону в руках, распухшие красные от холода пальцы его крепко впились в дерево. Он подул на них теплым дыханием, спросил:

А стрелять не будут?

Разве в иконы стреляют? — засмеялся кто-то в ответ.

Толпа грудилась у икон и хоругвей. Над головою Ильи прозвенел волнующий голос — точно вот здесь рядом:

— Товарищи, скажите мне — оружие у кого-нибудь есть?

Илья поднял голову. Гапон не сходя с каменного крыльца ждал ответа. Он был далеко от Ильи, за сотни голов от него, но странный голос его плыл над головами с изумительной ясностью, и никто не подумал крикнуть в ответ, ответили тихо, как будто стояли рядом:

— Нет, нет!

— Никакого оружия? Хотя бы и перочинного ножа у вас нет?

— Нет, нет!

Илья улыбаясь достал из кармана перочинный нож и выкинул его далеко за толпу. Гапон поймал этот жест, улыбнулся, кивнул ему головою.

— Вот это хорошо, мы безоружными пойдем к нашему царю!

Илья прикрыл веки от странной мысли, мысли о том, что против царя можно иметь оружие. Он улыбнулся в ответ Гапону почти благоговейно, подумав: «Если такими могут быть простые священники пересыльных тюрем — то каким же мог быть царь?». Неразгаданный образ царя повис над толпой ослепительным солнцем; Илья подумал:

«Да, таков он и есть!»

Гапон стал сходить с крыльца. Неожиданно выплеснулся из толпы звонкий окрик и остановил его:

— Батюшка, а если они стрелять будут! Везде солдаты!

Гапон поднял руку, как будто защищаясь. В хрустящей снегом тишине голос его прозвучал жестоким и властным:

— Тогда — пусть этот день станет последним днем самодержавия! Тогда мы все скажем — у нас нет больше царя! Нам не нужен такой царь!

Толпа шевельнулась, хоругви и иконы как будто поникли, привыкшие во время служб Гапона в церкви вторить ему и подпевать ответили тихо его же словами:

— Тогда нет царя у нас! Нет царя!