Сводные

Он, конечно, держался, но я видела, как подолгу он теперь стоял на кухне, глядя в одну точку, погруженный в свои мысли.

Наконец, капитан откланивается и уходит.

Папа откашливается, проходит в палату и замирает возле койки.

— Ну что, Константин, зубы-то все на месте остались?

— На месте, — тихо отвечает Костя.

Я бы на его месте вся сжалась от такого тона. А он даже отвечает папе весело.

— Даже жаль, что на месте, — тянет отец. — А то я заметил, что у тебя клык верхний кривоват. Могли бы новый сделать. Розенберг на днях как раз хорошие коронки советовал.

— Яков оскорбил вашу дочь, Платон. И получил по заслугам. Если бы все повторилось, я поступил бы точно также.

— А как насчет тебя? Тоже по заслугам получил?

— А я разве попросил капитана Мороза побои снять? — парирует Костя. — Мне ничего не стоило любой ваш удар блокировать… Ну вы не боксер, Платон. Так… Чисто весом взяли.

— Ты прекрати-то так широко улыбаться, Костя. Мы еще не все выяснили. А после нового года сбежал ты куда? Мать говорила, что к девушке.

— Я лгал. Ни к какой девушке я не ездил. Нет у меня девушки. Кроме вашей дочери.

— Не торопись, до этого мы еще не дойдем. Где же ты был?

— У друга. Не мог я больше обманывать вас с матерью. Юля хотела вам правду о нас сказать, а я ее отговаривал. Но потом понял, что вы никогда меня не примете, Платон, и решил уйти. Думал, может, это все не по-настоящему. Может, пройдет.

— И как? Прошло?

— Нет. И никогда не пройдет.

— Друг, конечно, подтвердит, что ты у него жил? Он же хороший друг, да?

— Вам бы в следственный отдел, Платон. Спросите Морозова в следующий раз о вакансии.

— А что будет следующий раз? Часто к нам полиция будет наведываться, Костя?

— Тихо, — шепчет бабушка, хватая меня за плечо. — Не вмешивайся. Дай я сыном полюбуюсь.

— Больше не будет, — твердо отвечает Костя.

— Вот как? А дальше ты что думаешь делать?

— Сначала мне вашу дочь кое о чем спросить надо.

— О чем же, интересно? — даже по голосу отца чувствую, как он вздергивает брови. — Твой ли это ребенок?

— Папа! — ахаю я.

— Тут ты уже перегнул, Платон, — цокает языком бабушка. — Ой, что-то сердце прихватило. Никаких сил на вас не хватит. Так, сыночек, проведи-ка меня до моего отделения. Пора пить лекарство.

— Я вообще-то занят, мама!

— Ты уже спросил все, что хотел, и даже больше. Посмотри на этого парня, Платон. У него на лице все чувства были написаны еще с нашего первого знакомства, не понимаю, как этого можно было не замечать столько времени. Так что, если кто и виноват, то только ты.

— Я-то в чем виноват?

— Запугал детей. Могли бы сразу признаться, а так тянули до последнего. Все, Платон, идем. Пора тебе привыкать, что твой удел теперь чуть что в сторону отходить. Уж поверь, я знаю, что говорю…

Папа отворачивается от Кости, перехватывает бабушкину руку и смотрит на меня.

— Я до кардиологии и обратно. Хочешь пойти со мной?

— Ты и сам знаешь, что не хочет, — отвечает за меня бабушка. — Кость, рада была свидеться. Встретимся на ужине!

Хлопает дверь, и мы впервые остаемся одни.

Даже затылком чувствую на себе взгляд, когда мы остаемся одни. Я так сильно не нервничала, когда должна была опознать его среди других похожих парней, как сейчас.

Делаю глубокий вдох.

И оборачиваюсь.

Костя действительно улыбается. С синяком под глазом, рассеченной бровью, кровоподтеком на губе, треснувшим ребром, он лежит в палате и улыбается.

Кусаю губу, а он кивком манит меня ближе.

Делаю шаг. Два. Легкость, которую я утратила в эти дни, вдруг снова течет по мышцам. И ощущение, что я уже стала слонопотамом, вдруг проходит. Мне снова хочется танцевать, даже в палате, даже в больнице, хотя с самого первого теста, который показал две полоски, я ходила с опущенным в пол взглядом.

— Ты такая красивая, балеринка, — тянет он.

Хмурюсь. Очарование момента разбивается на сотни острых осколков.

— Не называй меня так. Я больше не балерина.

Костя распахивает глаза.

— Все нормально… Беременных балерин не бывает. Я сделала свой выбор. И не стану о нем жалеть.

Он вдруг, кряхтя и охая, приподнимается на своих подушках и садится.

— Юля… — мое имя дается сложно, как будто он произносит его впервые. — Прости меня за то, что я вот так ушел. Мне нет оправдания за ту боль, что я тебе причинил. И ты можешь мне не верить, но я больше никогда так не поступлю. Я всегда буду рядом. С тобой. И нашим…. Сыном.

— С чего ты решил, что будет сын? — ахаю. — Я еще даже не ходила на УЗИ.

Костя хитро улыбается, одной половинкой губ. Улыбка выходит странной. Вот почему все вокруг считают его сумасшедшим. В другом уголке его рта видна запекшаяся кровь, ему просто больно улыбаться во весь рот. И все равно он улыбается.

— Можешь выбирать имя. Сын будет.

А вид при этом как у самодовольного индюка!

— Девочка будет, увидишь! Я ее танцевать научу!

— Сына главное не учи. Серьезно! Не нужен мне второй Розенберг в собственном доме.

— Да девочка будет!

Снова улыбается своей полуулыбкой и кивает, мол, да-да, еще увидишь. А потом снова становится серьезным. Смотрит на свои руки и вздыхает.