Сводные

— Знаешь, сколько людей сказали мне, что это безумие вести в Россию саженец дуба с другого конца света? Ну, что у нас своих деревьев не хватает? А знаешь, сколько было тех, кто говорил мне, что я даже не доживу даже до момента, когда он окрепнет и станет таким же мощным, как те канадские дубы, которые так меня впечатлили? Еще больше! А еще были те, кто все-таки промолчал, но, уверен, они думали то же самое. Но разве меня это остановило? Когда-то раньше, когда я выходил из Академии, то видел в пустом дворе только старый памятник, а после — вообще стройку. Не очень вдохновляет, правда? А я хотел, чтобы здесь было то, что могло олицетворять сердце самого балета. И нашел — вот этот дуб. Пусть мои мечты о саде во дворе Академии еще не сбылись, и пусть это только начало, но ни одно другое дерево не ужилось бы здесь, кроме этого упрямца. Я выбрал именно дуб, чтобы напоминать себе, вам и каждому человеку в этих стенах, что дуб — сильное дерево. Как и весь русский балет. Как и все мы, кто его делает. Он не сдался, Юля, этот дуб. И ты не сдавайся. Дуб пережил перелет, транспортировку, пересадку и который год терпит не самый доброжелательный питерский климат. Но не сдается. И теперь, когда я выхожу с работы, я не бегу, как можно быстрее, чтобы пересечь пустырь или шумную стройку… Я выхожу уставший, злой, разбитый, но первое, что я вижу вечером — это упорство. Жизнь. Цель. И надежду на будущее. И каждый вечер я ухожу из Академии именно с этими ощущениями. Вот, что я вижу за одним только дубом. И я хочу, чтобы ты знала, что тебе всегда рады в Академии. Мы можем научить балету, но не может научить его чувствовать. Танцевать так, как ты стала танцевать в последнее время… И понятно теперь почему, — он снова мягко улыбается. — Больше не плачь, Юля. Иди. Иди с гордостью и надеждой. Потому что там твой парень уже сотый круг вокруг моего дуба наворачивает, скоро колею протопчет.

Директор напоследок задерживает на мне взгляд, а после снова идет по коридору, заглядывая в каждую дверь. И вдруг замирает перед классом, откуда доносятся так знакомые мне ноты «Сильфиды».

Директор распахивает дверь, и дальше я слышу, как захлебывается и прерывается рояль, и раздается его громогласный крик, от которого сердце тут же выпрыгивает из груди:

— Яков! Ну как ты ее держишь?! Майя, прекрати изображать самолет ТУ-154!...

Не могу сдержать улыбки. Оглядываюсь по сторонам, шумно выдуваю нос и вытираю слезы. И выбегаю во двор.

Снова идет снег.

Застилает растаявшую грязь, и я ступаю по белому ковру будто впервые. К дубу. Под которым меня действительно ждет Костя.

Он замирает при виде меня. Взглядом буравит заплаканное лицо.

— Все нормально? — аккуратно спрашивает.

Киваю и обнимаю его, не могу сдержаться. Я теперь могу его все время обнимать. Это поразительно.

Мы так и стоим какое-то время, под снегом, под притихшим двором, где шорох снега заглушает ноты, крики, смех. Эта жизнь продолжится и без меня, но Директор прав. Я хорошо знаю, что такое упрямство.

И теперь знаю, как в один только танец вложить всю любовь и отчаяние.

Снег летит в глаза, но я все равно вижу две фигуры возле окон на разных этажах. Одна из них точно — Директор.

А вот при виде второй я чувствую, как мои глаза лезут на лоб… Вторая фигура бледная, призрачная и легкая, как ветер. Счастливая, молодая, влюбленная и гибкая. Она летит по карнизам, мимо окон, ей не страшны ни годы, ни высота, ни стены.

Сколько мы вызывали призраков Академии, но так ни разу и не видели ни одного, и вот. Вместо того чтобы появиться при свете луны, я вижу ее днем. Видимо, снежный сумрачный полдень в Питере сбивает с толку даже призраков. У нее сотни имен, у этой будущей примы. У нее все впереди, и войны, и трагедии, и революции, и великая любовь. Но важным в ее жизни всегда будет только одно — танец. Который она танцует в этих стенах, снова и снова, потому что только он важен. Она кружится, повторяя завихрения метели, сквозь стены классов, и ее не замечают живые, пока гнутся, выворачиваются, повторяют. У них еще все впереди, а ей больше не нужно тренироваться. Она давно стала танцем. И живет теперь в музыке, которая все так же льется, и в этих спектаклях, которые все так же ставятся.

— Идем? — тихо спрашивает Костя.

— Еще минутку.

Отпускаю его и по запорошенной снегом тропинке иду прямо к дубу.

Касаюсь его шероховатой коры и мысленно обещаю ему, что вернусь.

Обязательно вернусь и стану лучшей версией самой себя.

Эпилог

— О боже, Костя!

Влетаю в спальню, и вижу балеринку на кровати. Пижамные шортики на ней темные и мокрые. Как и тонкая простыня, которой она укрывается, потому что во все остальное время ей жарко и теперь я могу с чистой совестью выкручивать кондиционер даже на восемнадцать градусов. Из-за беременности балеринка больше не мерзнет.

— Боже, у меня отошли воды! Что делать?

— Спокойствие. Главное сохранять спокойствие.

— Да какое спокойствие! Там же мосты уже развели, так? Да, посмотри на часы! Мы ни за что не доберемся до больницы вовремя!

Падаю перед ней на колени и обхватываю ее ладони своими.