Сводные

Две следующие недели я упахиваюсь на работе так, что Бестужеву приходится выгонять меня домой силой. Напутствует меня Марк, как всегда, прямо: «Пожалуйста, не надо сублимировать и трахаться с моей безопасностью, если больше не с кем».

И я ухожу, а чаще он все-таки подбрасывает меня до нужной улицы, пока я под вой карет медицинской помощи дохожу пешком по обледенелым и пустым мостовым.

Домой.

Громкое слово для пустой квартиры, с которой съехала мать, оставив то, что ей не понадобилось бы в хоромах Платона. Большая часть моих вещей по-прежнему находится в квартире Дмитриева, и теперь не понятно, где же он.

Мой, тот самый дом. Здесь, в пустой темной квартире, где меня никто не ждет. Или там, откуда меня выставили, не дав даже шанса объясниться.

Мать звонила, когда меня выпустили. Похоже, узнала случайно, от Морозова. Вроде по голосу была рада в том, что я на свободе, хотя и заподозрила Бестужева в корыстных целях. В программировании мама понимала мало, а мои достижения всегда предпочитала преуменьшать.

Убедить ее, что он дал мне работу за мои заслуги, я не смог. Как и избавиться от осадка, что мать предпочла бы, чтобы на этот раз наказание настигло меня по полной.

Единственный живой звук запертого на карантин города становится медицинская сирена. Нескончаемый вон не дает забыть, ради чего пришлось отказаться от ресторанов, клубов, походов по кинотеатрам и, кажется, не хватает даже толкотни в метро. Всего, что считалось обычной жизнью, а теперь пришлось возложить на алтарь солидарности с медиками.

В больницах теперь постоянный час-пик, двихужа и ночные афтерпати, которым не позавидуешь. Но еще, глядя на пустые дороги, я не могу не думать о том, каково носиться по ним, глотая ледяной колючий воздух. Я не должен скучать по гонкам, не должен сжимать руки так, будто держу воображаемый руль, но при виде перекрестка, по которому ветер гонит поземку, я только и могу думать о том, как удачно, что никто не припаркован на поребриках. Можно было бы выкрутить руль и в самый последний момент, разбавляя многоголосые сирены, с визгом шин вписаться в поворот, а потом мчаться даже по набережной, где раньше тащились сонные клерки и офисный планктон, а сейчас нет никого.

Две недели.

Но за это время, на пустой кухне, в пустой, будто ограбленной квартире, я словно Маугли. И хотя я вижу Бестужева, но он мой босс, у него своя жизнь, семья, дети, жена, которые не дают скучать. Я слышу, как дети визжат в трубку, когда он спрашивает, что купить по дороге домой. И меня каждый раз подмывает спросить: боялся ли он, когда узнал о беременности своей жены? Хотелось ли ему все бросить и смотаться на другой конец города, чтобы потом делать вид, что это не он забыл о защите?

Но спрашивать Бестужева о таком бесполезно. У него двое детей. И если он не сбежал после первого, значит, и на второй его уже не испугал.

Не знаю откуда в моей голове эти вопросы. Как будто что-то изменилось бы в моей нынешней жизни, если бы девятнадцать лет назад мой отец взялся за ум и сказал матери, что останется вместе с ней. И почему-то кажется, что обязательно изменилось бы.

Как минимум, она не срывала бы на мне злость и обиду за то, что я вообще родился.

Может, даже сильнее любила бы.

А может, я уже хочу невозможного.

Это все пустой город, ужин на одного, который я готовлю каждый вечер, потому что совершенно нечем заняться.

Каждый вечер мы переписываемся с Юлей из-под фэйкового аккаунта на фэйсбуке. Говорим о чем угодно, обсуждая все на свете. Каждый вечер привязывает меня к ней еще сильнее. Только ее голос скрашивает пустую квартиру, а улыбка светит так ярко, как солнце, которое уже не заглядывало в Питер недели четыре.

У Юли строгий режим. Тренировки выматывают ее, и она засыпает часам к одиннадцати. Держать ее дольше только потому, что мне кажется, что в целом мире я один, эгоистично. У нее есть планы, будущее, карьера и главное — в ней нуждаются и ею искренне гордятся другие люди.

Преподаватели, которые дают ей напоследок все и даже больше. Театры, которые сдержанно интересуются ее планами. Отец, который дал ей все это, несмотря на то, что не понимает балет.

И я, который ничего не может, кроме как отнять у нее невинность, а потом накормить пельменями.

Или в другом порядке?

Решающее воскресенье все ближе, и я начинаю гуглить рецепты, воссоздавая в памяти, как готовила тесто ее бабушка. Я был рядом, но какие-то моменты все равно упустил, пока, развесив уши, слушал историю балета про смертного принца и фею.

Мудака-принца в этой истории я понимаю лучше всего. Тоже пытался совсем не касаться Юли, но вот к чему это привело. В полночь с четверга на пятницу я замешиваю пробное тесто и мечтаю совсем не о пельменях.

В субботу я оббегаю половину магазинов в поисках подходящего мяса, потому что рынки закрыты карантином. Готовый фарш, разумеется, не беру.

Только притащив куски индейки и свинины, понимаю, что дело гиблое.

У меня нет мясорубки.

Но зато полно дури и свободного времени.