Сводные

Мне нравилось мотреть на него, такого сонного, взъерошенного. И целоваться нравилось, от этих поцелуев по телу разливалась томительная нега. И все проблемы и вправду переставали казаться такими уж значимыми. Какие проблемы, когда к губам прижимаются теплые мягкие губы, сверху слегка придавливает восхитительная тяжесть, и кожа касается кожи… Я даже не поняла, когда успела запустить руки в его волосы, и теперь их теплые тяжелые пряди скользили между пальцами. И дыхание смешивалось, и кружилась голова Он целовал меня снова и снова, пока все сомнения и глупые мысли и вовсе не вылетели из головы. Впрочем, оттуда, кажется, вылетели вообще все мысли, кроме одной: чтобы это никогда не заканчивалось…

– Изи! – простонал Элвин. И быстро скатился с меня. – Пора… Иначе мы снова попадемся.

Подумаешь. В конце концов, что они могут сделать? Мы взрослые совершеннолетние люди.

Внизу что-то отчетливо грохнуло, и взрослую совершеннолетнюю меня мгновенно сдуло с кровати. Я заметалась по комнате, опознавая в кучках на полу свои вещи. Элвин, тихо посмеиваясь, поднимал свои. Особенно долго пришлось искать мои трусики. Понятия не имею, как они оказались на подоконнике.

Периодически мы с Элвином сталкивались спальне, которая вдруг стала ужасно тесной, и целовались. Так что процесс несколько затянулся.

Наконец, мы оделись и спустились в гостиную. Элвин ошибался. Покричат и успокоятся – это явно был не наш случай. Через несколько минут в гостиной появилась мама, с грохотом таща за собой чемодан на колесиках.

Вот это новости! Не могла же она так расстроиться из-за моей гипотетически поруганной чести, чтобы бежать от любимого мужа только потому, что в его доме меня на каждом шагу подстерегает опасность?

– Изабель, мы уезжаем, – объявила мама. – Собирай вещи. Самое необходимое. Нам ничего отсюда не нужно.

– Куда это мы уезжаем? – не поняла я.

Похоже, с того самого момента, как с утра открыла глаза, я напрочь перестала понимать, что происходит.

– Никуда она не поедет, – спокойно сказал Элвин и обхватил меня за плечи, словно давая понять, что не выпустит ни при каких обстоятельствах.

– Мы с Кевином разводимся, и я не вижу ни одной причины, чтобы нам обеим оставаться в этом доме.

Только сейчас я увидела, что глаза мамы, пусть и безупречно накрашенные несмотря на раннее утро, выглядят припухшими. Она плакала. И, кажется, плакала долго.

– Что случилось, мам? – обеспокоенно спросила я.

Выкрутилась из рук Элвина, подошла к ней и обняла.

Она не оттолкнула меня, наоборот – прижалась и начала всхлипывать.

– Я лучшие годы жизни… а он… с той официанткой… за что мне это?

В целом картина вырисовывалась даже по этим обрывочным сведениям. Были кое-какие нестыковки, например то, что женаты они с Кевином чуть больше полугода… Впрочем, не сомневаюсь, что это были лучшие полгода в маминой жизни. Но Кевин и официантка? Это не укладывалось в голове. В отличие от своего сына, он вовсе не выглядел Казановой, да и занят был в основном работой. Акции, биржи, котировки – жуткая тоска, а у Кевина от биржевых новостей загорались глаза, словно он следил за перипетиями интереснейшего детектива.

– Поехали, Изабель. Я не могу оставаться здесь ни минуты! Такси уже ждёт.

Конечно, я могла бы встать в позу и сказать, что никуда я отсюда не уеду. Да только как бы мы тут с Элвином не решали, чей это дом, чьи комнаты, чьё тут вообще всё – на самом-то деле оба мы знали: это дом Кевина. И если отсюда уезжает моя мать, то у меня нет ни одной, даже самой малюсенькой причины тут оставаться.

– Я соберу вещи, – спокойно сказала я.

Метнулась в свою комнату, побросала в сумку самое необходимое, включая зарядку от телефона, и спустилась. Поцеловала Элвина в щёку, шепнув: «Спишемся». Сейчас мне было необходимо оставаться с мамой. И не только потому, что она нуждалась в поддержке. Плачущая мама – это не то зрелище, которое я вот так просто могла вынести. Но ещё и потому, что рядом с ней должен быть кто-то трезвомыслящий. Может быть, всё не так плохо, и мама с Кевином ещё могут помириться. В конце концов, она ведь и правда была с ним счастлива. Не могло же всё сломаться в один день.

Мы сели в такси, мама вытерла остатки слёз платочком. Плакать при постороннем мужчине, пусть даже это водитель, она никогда бы себе не позволила.

– Ты должна с ним расстаться, – безаппеляционно заявила мама. – Да, он, конечно, симпатичный парень, но явно гуляка – в отца. Он разобьёт тебе сердце. Так что имей в виду, я запрещаю вам видеться.

Запрещает? Она серьёзно?

Я не рассмеялась вслух только из уважения к маминому разбитому сердцу. Когда она немного успокоится, сама поймёт, какую чушь ляпнула. Уже давно она ничего мне не запрещала. Во-первых, ей было не до того: она устраивала личную жизнь. А во-вторых, это занятие давно было признано в нашей семье бессмысленным: я обходила любые запреты.

– За-пре-ща-ю, – повторила она по слогам, словно будучи повторённым, это слово могло обрести хоть какой-то смысл.