Своеволие

Вроде бы, убедил Ивашка Дурнова. Но в этот момент тому так остро захотелось выкрикнуть «нет!» и уйти из этого шатра! С боем прорываться в родной Темноводный, ни о чем не договариваться сэтой алчной агрессивной гнидой…

Ударили по рукам.

Пашков, весь погруженный в летний поход и происткающие из него выгоды, уже напрочь забыл о своих претензиях и обвинениях. Сидящие перед ним темноводцы сразу превратились в верных подданных государя, с которыми не зазорно вести дела… к вящей славе Москвы, разумеется! Переговорщики принялись обсуждать детали предстоящей войны: когда какой острог выступать должен, сколько дощаников брать, какие припасы… А Саньку давила гнетущая тяжесть. Нельзя! Нельзя идти на Нингуту! По крайней мере, вот так нагло и глупо — в лоб.

В лоб…

— Постойте! — остановил он переговорщиков. — Ладно. Пойдем в поход. Только с умом надо. Не в ворота ломиться, а через черный ход войти.

— Чего?

— Есть бумага?

На предложенном грубом листе, который всё время норовил свернуться в трубочку, угольком из жаровни, пачкая руки, Санька жирно вывел изгиб Амура.

— Вот он — Черный Дракон. Справа — пасть его у моря, слева — хвост. Вот левые лапы — Зея да Бурея. Вот правые — Шунгал да Ушура. Вот тут у хвоста — Албазин. А под зейской «лапой» — Темноводный. Но вы смотрите на правые лапы. В Шунгал справа впадает речка Муданьцзян или Хурга. На ней-то Нингута и стоит. Да, мы можем просто до нее доплыть. Но места там многолюдные: хурхи живут и другие дючеры, что с Амура переселились. Нас загодя увидят, Шархуду предупредят. Войск у него и верно мало осталось, но народ сбежится, амбань их вооружит — и тогда немало крови мы прольем под стенами крепости.

— Но? — Ивашка слегка дрожал, жадно впитывая каждое слово атамана.

— Но можно и другим путем. Вот лапа «Ушура». И где-то тут, слева в Ушуру впадает Мулин-река. Мулинхэ, — Санька прочертил тоненькую линию на своей карте.

Воевода склонился над бумагой и понимающе зацокал: даже дебилу было ясно видно, что верховья Муданьцзяни и Мулинхэ почти соприкасаются.

— Незаметно спускаемся по Амуру, — досказал уже очевидное Дурной. — Если и увидят нас у Шунгала, то решат, что мы в иные места идем. Потом подымаемся по Ушуре и — сколько сможем — по Мулинхэ. Там оставляем дощаники и весь тяжелый обоз — и совершаем бросок до Нингуты. Если нас и заметят, то уже перед самым сражением. Есть шанс вообще город с наскока взять. Крохотный, но есть. Но даже, если не успеем: Шархуда к обороне подготовиться не успеет, провиант не завезет, пополнений из местных у него не будет…

Санька лихорадочно воплощал в слова свой замысел, даже не замечая, что из ниоткуда всплывают у него почти забытые слова, неведомые местным.

— Бросок, — жевал во рту странное словечко воевода. — А в тоем броске, что за земли? Промеж речушек.

— Ну, речки из гор вытекают, там какой-то водораздел, — Санька нахмурился. — Но, если там и горы, то невысокие. Вполне проходимые на ногах и конях.

— И сколь пройти придется? — Пашков задавал вопросы на диво дельные.

— Не знаю точно. Думаю, верст 50–100, вряд ли больше. Когда мы ясачили тамошних воцзи я высоко не поднимался. Но мы всё узнаем! Как холода спадут, можно послать небольшой отряд доглядчиков. Они всю дорогу проверят, прикинут, докуда поднимутся дощаники, узнают, высоки ли горы, есть ли тропы. Аратан, — он повернулся к третьему «парламентарию», который еще ни слова не проронил. — Ты сможешь это сделать?

Маленький тигр внимательно поглядел в глаза своему предводителю.

«Ты точно этого хочешь?» — «Выбора нет, друг».

Невысокий даур медленно и отчетливо кивнул. Мол, раз уж весь час молчал, то чего теперь-то начинать.

— Значит, до ледохода мы всё точно выясним. В мае можем снова собраться и уже разработать детальный план похода. Воевать лучше всего в июле, когда на всех реках будет самая высокая вода, — Санька, не дожидаясь дозволения, встал, давая понять, что на этом пора заканчивать.

Пашков остался сидеть, привалившись на свои подушки. Только чуть заметно кивнул, не отрывая взгляда от листка с угольным рисунком.

Казаки вышли из шатра, кликнули свою охрану и пошли к острогу.

— Напугал ты меня там, Иван Иванович, — не удержался от комментария Санька.

«Делон» коротко хохотнул, глядя в седое зимнее небо.

— Но ты, чай, не из пужливых, атаман? — скосился он на Дурнова. — Я-то ведаю: уж в чем ты дурной, да токма не в этом. Сразумеешь верно. Пришлось прикинуться иудой, так Пашков враз успокоился. Теперя воевода мыслит, что в Темноводье склоки и раздоры посеяны. Пущай надеется, что купит меня…

— А сможет купить? — резко спросил атаман.

Ивашка шагов пять прошел молча.

— У всякого своя цена имеется. Даже у тебя, атаман. И не кривися! Важно то, что ныне не он нас, а ты его купил!

— В смысле?

— В коромысле! — передразнил соратника есаул. — Пашков той прийшёл тебя извести. Тебя! Если не силой ратной, так подлым измыслом. А ты почиркал по бумажке — и теперя ясно, что никуда ему без тебя! Купил воеводу с потрохами!

Ивашка весело хлопнул Дурнова по плечу.